На арене со львами
Шрифт:
— Опоздали малость,— говорю я ей.
— У меня своя агентура. Она доносит, что вы тверды.
— Как скала.
— И что же вы намерены делать?
— Поддержать победителя.
— Значит, вы думаете о нас.
Я еще сам не знал, о ком я думаю, и не только потому, что шестьсот десять голосов чуть ли не вдвое больше трехсот сорока пяти. Я не был против Андерсона по той только причине, что против него выступали президент и другие политические лидеры. Я восхищался Андерсоном, у него было больше мужества и ума, чем у большинства других. Мне импонировало то, как он провел первичные выборы и как держался в тяжкие минуты. Осенью он добьется успеха, я это видел. Что до прочих претендентов, то Старк и Бингем были просто шуты гороховые, но я мог бы поладить с Эйкеном, и мне сдавалось,
В первый раз мы потолковали накануне того, как он заявил, что выставляет свою кандидатуру, и наш штат поддержал не его, а одного из этих самых народных избранников, Андерсон приехал к нам, намереваясь толкнуть речь перед гражданами, и позвонил мне. Вечером я заехал к нему в гостиницу, и мы с ним малость выпили. Я ему сказал, что на съезде, когда провалят нашего народного избранника, мы выделимся в независимую группировку, и он правильно понял наши намерения: у него ведь был настоящий нюх и умение говорить вовремя именно то, что нужно, я такого чутья ни у одного кандидата не встречал. Мы с ним тогда поладили — да так, что я даже рискнул высказаться откровенно.
— Сенатор,— говорю,— Поль Хинмен для меня пустое место. Я с ним никак не связан. Но вам не кажется, что вы все же обошлись с ним сурово?
Он глянул на меня, держа у губ стаканчик с виски.
— Еще как сурово. Вы считаете, это был удар ниже пояса?
— Меня больше интересует, как считаете вы.
Он кивнул, подумал немного, потом заговорил.
— Может быть, я был бы… справедливей, если б это происходило в суде. Но, так или иначе, дело сделано. Я ведь своими глазами видал лагеря для сезонников, которые принадлежали ему. Я сам разговаривал с людьми, которых он обездолил. Я видел там мертвых младенцев и множество голодных ребятишек. Хинмену было на это плевать. Показания Лонни Тобина были бесспорны, я не имел причин подозревать его во лжи. Нет, черт возьми, если что, я снова поступлю точно так же.
Он напомнил мне об этом разговоре при второй нашей встрече, которая состоялась уже перед собранием нашей фракции, на другой день после открытия съезда. Он произнес короткую, но блестящую речь — разнес крупных воротил вдребезги, я сам это слышал. И он показал нашим, что он в курсе некоторых вопросов, которые нас интересуют. Коснулся, к примеру, водоснабжения, предложил серьезный, продуманный план сельскохозяйственных реформ и контроля над производством. Обещал укреплять обороноспособность страны — эта политическая линия по тем временам была всюду как нельзя более популярна — и содействовать еще большему развитию экономики нашего штата. И к вопросу о спорной нефти он проявил больше внимания, чем ожидали некоторые делегаты. Поэтому, когда он попросил нас пересмотреть позицию, это была честная игра; всякий может провести предварительную кампанию, но не всякий умеет дать почувствовать, что он знает, о чем говорит. А потом у нас была частная беседа, и я объяснил ему, что он достиг некоторого успеха.
Тут он улыбнулся.
— У вас?
А я подумал о том, какой он высокий и как постарел за год, прошедший со времени нашего первого разговора. Мы стояли с ним в углу большой комнаты, где перед тем заседали наши делегаты, а они толпой шли мимо нас в коридор, рассуждая и размахивая руками, двое фоторепортеров щелкали аппаратами.
— У всех наших,— сказал я.
Тут уж он громко расхохотался.
— Говорят, в вашей делегации есть только один член с правом решающего голоса.
— Вам виднее. Но если я буду слишком часто предлагать им сделать то, чего они не хотят, я не долго удержусь на месте. Впрочем, вы
— Очень рад, что вы так полагаете. Скажите, вас по-прежнему беспокоит судьба Хинмена?
— Его судьба меня никогда не беспокоила.
— А моя?
— У меня есть скаковые лошади,—говорю я ему.—Но если бы я стал дожидаться, когда на рынок выведут лучшего скакуна, я не смог бы приобрести ни одного.
— Я далеко не из лучших, мистер Данн. Но даже если меня провалят на выборах за расправу с Хинменом, я все равно завтра повторю вам то же, что сказал при нашей последней встрече: я и впредь буду так действовать, поскольку убежден в своей правоте. У меня в душе нет ни малейших сомнений — Хинмен получил по заслугам.
Что ж, я давно убедился на опыте, что многие заслуживают кары, особенно если разобраться всерьез. Но само по себе это особого интереса у меня не вызывает. Меня гораздо больше занимает мысль, кто карает, каким образом и по какому праву. Оттого я и не был уверен в победе Андерсона, когда началось второе голосование. К тому же зал, где проиходит съезд, да еще поздней ночью, не слишком подходящее место для серьезных размышлений.
И потому я сказал тогда Кэти по телефону:
— Дело доходит до нашего штата. Звякните мне после голосования, если будете еще живы и способны действовать.
— Мы будем живы и станем действовать так решительно, что всех удивим.
— Тогда звякните и скажите, удалось ли Лейтону подбить на что-нибудь делегацию Бингема.
Только я положил трубку, а тот настырный губернатор уже снова сунулся ко мне, да еще пытается скорчить свирепую рожу. От него разило спиртным перегаром, и он был сильно напуган.
— Наши ребята вот-вот отколются, Данн, надо действовать немедленно.
Громкоговорители возвестили, что пришел черед нашего штата. Я оглянулся, увидел в проходе кучку людей из делегации этого настырного губернатора и дал знак одному своему дружку, тому самому, который ее формировал. Он сразу же ко мне подошел.
— Ваш глава хочет, чтоб вы переметнулись к другому.
Мой дружок взглянул на губернатора. Громкоговорители
повторили призыв. Несколько наших делегатов пытались привлечь к себе мое внимание.
— Что ж, придется провести среди членов опрос,— говорит мой дружок.
— Черт! — Рожа настырного губернатора начала помаленьку отдаляться; он рванул на себе галстук.— Теперь нас обскачут — ведь машина уже пущена в ход, разве вы не видите?
— Идем опросим делегацию.
Громкоговорители снова вызвали нас. Я встал, выдвинул кандидатуру народного избранника от нашего штата, и громкие приветственные крики прокатились по залу; в мою сторону склонилось множество флагов андерсонова штата, а люди Бингема снова стали швырять в зал шарики для пинг-понга.
— Ладно, пропади все пропадом,— сказал настырный губернатор, когда я сел.— Вы же знаете, мне невозможно развернуться, если вы будете опрашивать этих гадов, все они — ваши ставленники, но, помяните мое слово, вы оба еще спохватитесь, да поздно будет.
— Обратитесь ко мне потом,— говорит мой дружок.— Когда выучитесь считать, как Данн.
Вот какая веселая была ночка. В зале действовали только слабенькие кондиционеры, а ведь он был битком набит усталыми и возбужденными людьми. Споры шли жаркие, нервы напряглись до предела. Приверженцы Бингема то и дело размахивали конфедератскими флагами, и это отнюдь не способствовало успокоению разыгравшихся страстей; а когда они затянули гимн южных штатов, одна из делегаций с Севера, где было много негров, встала и запела «Гимн борцов за независимость», и председателю потребовалось добрых четверть часа, чтоб навести мало-мальский порядок. И все равно шум стоял невообразимый; пробиться через проход было не легче, чем выдержать пятнадцать раундов бокса на ринге. В делегации от какого-то средне-западного штата вспыхнул спор, и пришлось проводить у них опрос. Результаты не сошлись, и опрос пришлось повторить. Казалось, ночи этой конца не будет; иные из моих людей задремали в кресле, и мне пришлось глядеть в оба, чтоб остальные не разбрелись и не затерялись в толпе. Я подкрепился горячей сосиской с булочкой и увидел, что уполномоченный Эйкена бредет, как слепой, к выходу.