На далеких окраинах
Шрифт:
У него всегда своевременно готово было безукоризненно чистое белье и даже со всеми прочно пришитыми пуговицами; у ней, также своевременно, являлись нужные по сезону костюмы. У него аккуратно ставился на стол завтрак, обед и все прочее; даже чай ему собственноручно наливала Марфа Васильевна. У ней всегда являлась возможность (конечно, в пределах возможного) пользоваться всякими удовольствиями и исполнялись (конечно, в тех же пределах) все ее прихоти.
Все у них было мирно, тихо и покойно; случалось, положим, иногда перебраниваться, но до потасовок никогда не доходило.
Чего же еще нужно?
Как Перловичу,
Едва только Марфа Васильевна закрыла глаза и приготовилась заснуть, прислушиваясь, что бормочет ее муж, как перед ней, в мириадах радужных точек, показалась окладистая борода и она почувствовала в крови какой-то беспокойный жар, совершенно разогнавший всякую наклонность ко сну. Она повернулась на другой бок, подвинулась к краю постели, где простыня не была еще так нагрета и давала приятную свежесть, и снова попыталась заснуть. Опять та же окладистая борода, но теперь еще с прибавлением руки в замшевой перчатке и ременной нагайки. «Что же это такое?» — подумала она. «Надо посыпать персидской ромашкой», — словно во сне, но довольно явственно бредит муж... «А, вот это отчего!» — думает Марфа Васильевна, но тут же чувствует, что это совсем не то, и никакой персидской ромашкой тут не поможешь. «Уж не порывы ли это любви платонической?» — подумала она и чуть-чуть не расхохоталась.
Так вплоть до самого позднего утра и провалялась она на постели, не успев отогнать от себя этого упорного призрака с окладистой бородой и нагайкой в замшевой перчатке.
Сунув ноги в туземные туфли, она в одном белье подошла к письменному столу и приготовилась писать.
— Ты куда это пишешь? — спросил ее муж.
— Сама еще не знаю, куда... там разыщут, — отвечала она.
— К кому, по крайней мере?
— К Батогову.
— Да ты разве с ним знакома?
— Нет; вот собираюсь начать знакомство.
— Ты, кажется, совсем с ума сходишь...
— Послушай, в статье шестой сказано...
— Ну, хорошо, хорошо, пиши хоть к самому бухарскому эмиру, хоть к самому черту!..
Он сильно хлопнул дверью. Марфа Васильевна удивленно посмотрела ему вслед.
— Ты, Марта, извини, пожалуйста: это я спросонья, — произнес ее муж, приотворив дверь на половину и начиная умываться.
— Ну то-то! — И она принялась писать.
«Милостивый государь», — написала Марфа Васильевна, написала и зачеркнула. Подумала немного и написала прямо, без всякого заголовка:
«Мне очень бы хотелось поблагодарить вас лично за ту рыцарскую помощь, которую вы оказали нам прошедшей ночью, во время штурма моего окна тремя пьяными болванами. Я послезавтра рано утром, приблизительно часов в шесть, поеду кататься одна и нисколько не поразилась бы неожиданностью, встретив вас у Беш-агача [5] .
Подписи моей вам совершенно не нужно. До свиданья».
Марфа Васильевна запечатала письмо в конверт и надписала: «Батогову». «Куда же?» — подумала она и решила послать письмо к Перловичу, рассчитывая, что последний должен знать местопребывание человека с окладистой бородой.
5
Буквальный перевод: пять деревьев — пункт в дальних
— Ну, дело сделано, — произнесла она вслух и принялась на спиртовой кастрюльке варить мужу кофе.
VIII
Вызов и отказ
Приезжая в Ташкент, Батогов никогда не любил останавливаться в русской части города и предпочитал туземный город, где он почему-то чувствовал себя гораздо свободнее. Так и теперь: приехав с передовой линии, он расположился у сарта Саид-Азима, одного из влиятельнейших и богатых туземцев города и его старого приятеля.
Саид-Азим предназначил в распоряжение своего гостя одну из просторных, чистых и даже весьма роскошно отделанных в местном вкусе сакель первого двора, убедительно прося Батогова быть совсем как у себя дома и не заглядывать только туда, при этом он кивал головой в ту сторону, где были расположены внутренние, сокровенные помещения его семейства и откуда, несмотря на массы навоза от десятка лошадей, стоявших под навесом переднего двора, все-таки сильно несло запахом мускуса и розового масла.
Пригнувшись на высоком казачьем седле, чтобы не разбить себе голову об низкие ворота, во двор въехал всадник, остановился, посмотрел направо, посмотрел налево и громко крикнул по-татарски:
— Эй! Кто там есть?..
Все лошади, жевавшие под навесом сушеную люцерну, повернули свои головы, посмотрели на рыжего, запыленного коня приезжего всадника, на его белый китель с докторскими погонами, вздрогнули, когда он еще раз закричал: «Да что, ни одного дьявола нет, что ли?..» и громко заржали... Вороной аргамак самого хозяина загремел своими цепями, прижал уши, лягнул раза два в воздух и завизжал от злости; уж очень ему хотелось вцепиться рыжему зубами в загривок. Краснощекий джигит, босой, в красном полинялом халате, с бараньим ребром в руках, которое он обгладывал своими волчьими зубами, высунулся из-за навозной кучи, посмотрел на приезжего и спрятался...
— Ну, никак все передохли, — заворчал всадник, слез с лошади, выбрал место под навесом посвободнее и стал привязывать своего коня...
— Саид-Азим-бая [6] дома нет, — сказал тот же самый джигит, вылезая из-за кучи. Он думал, что всадник так себе заехал, а увидит, что никого нет, и назад поедет; но увидав, что русский привязывает коня и, по-видимому, намерен остаться, решился вступить в переговоры.
— Да, нету дома: поехал в караван-сарай и раньше вечера не будет.
6
Слово «бай» добавляется из вежливости. Бай, бей или бий — господин.
— Да, мне его не нужно! — отвечал приезжий. — Огня подай, дурацкая морда.
Он вынул из кармана сигару, откусил кончик и сплюнул.
— Что, Батогов дома? Офицер русский, что здесь живет, — пояснил он джигиту.
— Тюра-Батогов?.. Тюра-Батогов тоже нет дома.
— Где же он?
— Я почему знаю... Юсуп знает... Эй! Юсуп-бай. Гей!..
Заспанный джигит Батогова показался на пороге одной из сакель.
— Вон твоего тюра спрашивает, — сказал ему джигит с бараньей костью.