На дне Одессы
Шрифт:
Он в этом убедился.
— Ж-живот, — говаривал он, — если сделать в нем надрез, можно зашить так же легко, как прореху в кофте или брюках, а голову, ежели треснуть по ней хорошенько камнем, с размаху, так же легко, как прореху в кофте, зашить нельзя. Шалишь!
Когда Яшка нападал на кого-нибудь в переулке, он никогда не церемонился. Не церемонился по той простой причине, что был чужд рыцарского духа и никогда не предлагал:
— Кошелек или жизнь.
К чему этот пустой вопрос? Он прекрасно понимал, что никто не отдаст ему добровольно ни кошелька,
— Ангел мой. Ступай с миром и да хранит тебя Бог. Вот тебе на дорогу двугривенный. Как пройдешь этот переулок и увидишь ночного сторожа, попроси его, чтобы он задержал меня и в участок представил.
«Ха, ха, ха!» — смеялся частенько Яшка, рисуя себе такую сентиментальную картину.
Оглушив индивидуума, Яшка проделывал обычную операцию. Снимал с него клифт (пальто), кашне, пиджак, галстук, жилет, колеса (ботинки) вместе с галошами, а иногда, если физиономия субъекта не приходилась ему по вкусу, если она была слишком розова и отягчена жиром, снимал и кальсоны.
Яшка был не только злой, но и мстительный. Можно было думать, что в жилах его течет кровь кабардинца, а не «посметюшки»-Женьки — матери его, родившей его в чудную звездную ночь на Косарке, в стружках под навесом.
У Яшки была любопытная записная книжка, куда он вносил карикатурными буквами фамилии и адреса тех, которым ему предстояло отомстить. И горе было тому, кто попадал в эту книжку. Вот некоторые записи его:
«Дворник Семен Иванов. Дом № 45, такая-то улица».
«Исаак Шпрингер. Приказчик. Магазин обуви. Такой-то дом, такая-то улица».
«Ночной сторож, бляха такая-то».
Господа эти в разное время хотели погубить его. Они выдали его и задержали.
В конце книжки у него было десять страничек, исписанных разными фамилиями и перечеркнутых синим карандашом. С этими господами он давно свел счеты.
Часть их ходит теперь с зашитыми животами, часть с отбитыми легкими, а часть мирно покоится под превосходными памятниками на Новом и Старом кладбищах. Да будет земля им пухом.
Среди отправленных Яшкой туда, «где нет воздыханий и слез», значилась фамилия Семена Борухова. Борухов был музыкантом, давал уроки и содержал большую семью. Однажды, проходя мимо толчка, он увидал, как Яшка стащил с воза кожух.
— Эй! Дядька! — крикнул он мужику.
И только.
Мужик обернулся и погнался за Яшкой. Яшка бросил кожух и крикнул музыканту:
— Попомнишь меня.
Два месяца следил за ним Яшка, выследил и подколол…
Яшка, когда попадался, то получал должное.
Всем, конечно, известно, что бить вора для толпы составляет большое удовольствие. Ради этого удовольствия она готова отказаться от лучшего десерта. Раззудить плечо,
Впрочем, Яшка не очень-то этим огорчался. Он принимал побои с философским спокойствием, точно желая сказать:
«Не всегда коту масляница. Делать нечего, коли „засыпался“. Бейте».
И он надвигал на лицо картуз, давая этим понять, что почтенные джентльмены могут ссадить его кулаками куда им угодно, куда им приятнее и более всего нравится — в бок, в живот, в «сердце», промеж лопаток. Но только не трогать лица. Он хотел, чтобы оно оставалось для них священным. Он не кричал и только запоминал всех тех, кто особенно старался, для того, чтобы в ближайшем будущем воздать им сторицей.
Другой, после такой экзекуции, остался бы на месте, душу бы отдал Богу, а Яшка — ничего. Он оставался жив и невредим и производил впечатление человека, который только что вышел из бани, где час провалялся на седьмой полке и парился веником до бесчувствия.
О том, как легко он переносил всякие побои, рассказывали целые легенды. Просто не верилось.
Однажды в полночь Яшка забрался во двор, где под звездным небом, на земле спала артель каменщиков из 70 человек, и стал шарить. Кто-то проснулся и завопил:
— Братцы, вор!
Все, как крепко ни спали, проснулись, вскочили и окружили Яшку.
— А! Вор! Попался! Бей его! — загудела артель.
И на Яшку обрушились 70 пар кулаков-молотов. Яшку с первых же кулаков сбили с ног, и артель, как муравьи, накрыла его. Каменщики топтали его, душили. Четверть часа продолжалось это безобразие. Один из каменщиков даже упарился, а другой руку себе вывихнул.
На шум и крики не столько Яшки, сколько озверевших каменщиков, прибежали — дворник, городовой, ночной сторож, жильцы дома и домовладелец.
— Что вы делаете?! Человека убиваете?! — крикнул домовладелец.
Каменщики опомнились, перестали бить Яшку и посмотрели на него. Он лежал без движения, весь в крови, смятый, скомканный.
— Шабаш, — сказал бородатый каменщик и отошел прочь.
Товарищи последовали его примеру.
Яшку отправили в больницу.
Прошло с этого вечера 10 дней. Эта самая артель каменщиков сидела у себя на квартире и хлебала щи.
— А угадайте, братцы, кого я нынче видел? — вдруг проговорил со смехом молодой каменщик.
— Кого? — спросило несколько голосов.
— Чудеса! Того вора, что мы били.
— Врешь.
Все были уверены, что после их побоев Яшка отдал Богу душу.
— Лопнуть моим глазам, если вру. Иду сегодня мимо толчка и вижу его. Стоит и продает свиту.
— Что же это, братцы? Стало быть, мало мы его били?
— Зачем мало. В самую пропорцию. Только сколько вора не бей, ему — ничего. С него, как с гуся вода.
III
СКАКУН «СВЕЖАЕТ»