На Дороге
Шрифт:
Резкий плеск оглушил. Семечко подумало: вот и все — история его станет поучительной… Но услышало веселый смех:
— Эгегей, дружок! Мы летим! — Они, и правда, летели. Фей поймал стрекозу той самой сетью, которой прежде выловил семечко. И теперь крепко держал крылатого "коня". Стрекоза неслась вперед. Через миг Фей с семечком в руке стоял на берегу.
— А давай, я посажу тебя?
Фей выбрал чудное место на пригорке. Вид открывался и на лес, и на долину, а река осталась где-то позади. Фей выкопал ямку и бережно положил
— Ну вот, видишь, как все славно вышло. Навещу тебя завтра!
Семечко уснуло блаженным сладким сном, чтобы проснуться юным одуваном с резными листьями».
[1] оборотень
[1] Черно-синий.
Глава Шестнадцатая
Сны Дракона. Олейя. «Ад будет милей». Маленький дракон.
Родовая твердыня, — замок Арун'Ках, — тонул в зимнем рассвете. Неприступная крепость в горах, полных темных ущелий и звонких водопадов, встречала солнце как нелюдимая старуха встречает правнуков — нехотя, повернувшись спиной.
Окна покоев глядели на обрыв. Оли замерла, позволяя малиновым лучам касаться себя. Короткий сон не принес облегчения, маленький дракон слал видения, вспоминал историю рода. Только ей все это ни к чему.
Нетронутый обед сменился завтраком. Элии в доме отца были расторопней. Не даром они лирны, а не эльдары: огонь в камине никогда не гас, а шторы были убраны. Замечая сложное состояние госпожи, лирны подстраивали под неё свои шаги и голоса. Стоило ей пожелать — услуга оказывалась быстрее, чем мысль успевала возникнуть, в другое время лирнов было не слышно и не видно.
Олейя и не думала о них. В моменты просветлений, обычно наступавшие после драконьих снов, она вспоминала детство, игры, классы… Родных вспоминать не приходилось. Они были рядом.
В черные часы Олейя становилась участницей их страшной тризны[1], и вкус обычной еды превращался в тлен. Она видела братьев, раздирающих сухими, мертвыми руками чью-то плоть, видела отца, терзающего еще живую добычу. Видела мать, как волчицу, жадную до крови. Но страшно было не это, страшно было, что и они видели Олейю.
Она живая вошла в царство мертвых, в самый черный его зал. Оли билась, пытаясь освободиться от навязчивых кошмаров, и все глубже увязала в них. В каждой тени прятался монстр из Темных миров, в каждом скрипе слышался рык, жадный до теплой крови. Лица живых то и дело искажались гримасами смерти, её тленом, голоса тонули в небытии.
И только огонь оставался неизменным.
Живой целительный священный…Неосквернимый смертью, ее тленом.
Чтобы не видеть глумления смерти над живыми, Олейя заперлась в личных покоях, где невидимый лирн не давал огню угаснуть. Все тот же лирн приносил еду, и забирал ее нетронутой — трупные мухи и могильные черви не давали принцессе коснуться любимых блюд. А сотрапезники были настолько безобразны, что голод исчезал сам собой.
Оли
Снег был чистый, малиновый и синий, солнце сделало его таким. Оли вспомнила, как когда-то играла с крыланицей в снегу. Было чудесно…
Чудесно… Чудесно, что в Аду она не одна, маленький дракон с ней, это он заставляет иногда спать, он умоляет о глотке воды и сухаре.
Но ему не победить смерть, она пришла за ними обоими. Они оба ею прокляты. Все её дети прокляты. Смерть получит их всех.
Об этом говорят её братья, вгрызаясь хищными зубами в кости, об этом смеется отец, ожидающий предательницу-дочь для полновластной расправы. Об этом усмехается мать, все пишущая послания из посмертия. Одну только строчку: «Ад будет милей…». Будет милей.
Олейя смотрела на узкую дорогу, ведущую к воротам замка. Хотелось сбежать, прямо через окно, и пусть до искристого снега лететь больше сотни метров…
Но на окнах чары… Её сил не хватит, чтобы снять защитное волшебство… И все прекратить.
Малиновое утро вдруг озвончилось эхом. Кто-то приближался к замку. Олейя, не отрываясь, следила за всадниками — на дорогих плащах был вышит герб, герб их отца — золотой лев на фоне из пурпура и кобальта.
Драконы были здесь…
Сны дракона. Деревенская свадьба.
К обеду Сильвия и ее спутница добрели до деревни. Проворная бабка побежала разузнавать что да как. Сильвия с осликом остались ждать. Остолопик покачивался из стороны в сторону, уперевшись мордой в куст, к спутнице он словно специально повернулся задом.
— И что тебе только приснилось? — Сильвия ласково потеребила по загривку, но ослик отпрянул. — Что с тобой? Ты меня боишься?
Догадка стала неприятным откровением — Остолопик чует в ней Зверя. В горле встал ком:
— Не бойся, по крайней мере, пока, а потом…Потом беги, и хозяйку свою уводи!
Показалась Авдотья, от быстрого бега волосы старухи растрепались, сама она отдувалась и пыхтела:
— Запарилася я! — шумно выдохнула бабка и не сбавляя темпа продолжила. — Ой, кости мои кости!
— Зачем же ты так бежала?!
— Дык, вести хорошие! В деревне свадьба. Хлеб да соль зовут отпотчевать. Ихние хочут пожеланий всяких, или наговоров, да чтоб буковами накалякано. И мне работенка имеется — елексиры целебные, зелия любовные!
Сильвия прысныла со смеху:
— Авдотья, не стыдно тебе морочить голову честным людям? Ну какие любовные зелья?!
— Чавой-то мне стыдно должно быть?! Я в деле приворотов мастерица! — Авдотья насупилась, но тут же заулыбалась. — Вот, как знала, что варить! Ух, наторгуем с тобою! — последние слова бабка уже радостно завывала. Потом повернулась к Остолопику и заявила: — А тебя, скотина, не возьмём!