На Дороге
Шрифт:
Глава Семнадцатая
Сны дракона. Третья сказка. Лес.
«Фей вышагивал по лесу, боясь крикливых ворон. Если Фей кого и не любил, так это ворон. Они трещали, рассказывая всякие глупости. Услышит одна полслова — другой уже целую небылицу наплетет.
Осенью вороны еще и ныть горазды-то крылья продрогли, то хвост к ветке примерз. Впрочем, с хвостом все было не так просто. Без стараний Фея там явно не обходилось…
В общем, кричала эта братия в осеннем лесу громче, чем ласточки на гнездах по весне. Только там весело, а здесь
Фей вздохнул, весь лес спать ложился. Ему бы тоже в кроватку, да на бочок. Но беда, — не спится. Он уж и так, и этак… Все бока отлежал…
В лесу было темно и зябко. Фей поджал крылья, они все скукожились на холоде. Сейчас бы бабушкиного чая да с вареньем.
Бабуля Маб была чудной бабушкой, она мариновала солнечный свет, как другие маринуют огурцы. И он стоял, густой, тепло-оранжевый, тихонько освещая кладовку. Здесь был и первый лучик майского восхода- он искрился, как ручеек в ясную погоду. И банка с последним лучом июньского заката, она отдавала в малину и по вкусу была такой же, только с сахаром…
Много банок было: и февральская оттепель, и августовский полдень. Бабуля Маб исправно мариновала свет на зиму, не пропуская ни одного погожего денечка. Только запасов этих было всегда недостаточно… Нет-нет, поверьте, бабуля Маб была очень сноровиста, а подвал — обширен. Просто по осени на Фея такая хандра наваливалась, что спасали только бабушкины маринады…Оттого все заготовки быстро исчезали.
— Выпить бы сейчас солнечного нектара с одуванами! — мечтательно вздохнул Фей. Пока бабуля Маб консервировала свет, Фей выцыганивал пойманные лучи у одуванов. Волшебные времена: ложкой машешь, а одуван сидит, на тебя смотрит, и, хвать, прям ломоть света уже зачерпывает!
Фей вообще обожал одуванов за веселый нрав и смешливость. Васильки тоже были ничего, как и табак, или цикорий. Последний — задумчивый хвощ с прозрачными голубыми лепестками, сложенными ромашкой, — был любим Феем почти так же нежно, как и одуван. Но одуваны все же веселей, есть в них бойкость ветра и солнечность жизни.
Фей вздохнул. К обиде каркнули вороны.
Вдруг осенний луч прорезал хмурое облако. Фей замер, глядя, как свет отразился в луже. И мутная лужа стала прозрачной, чистой. Поймать бы такой луч и к бабуле в кастрюлю!
Но луч уже померк, Фей долго стоял у лужи, все выжидая следующий. Увы, луч так и не появился.
Фей вернулся домой ни с чем, от расстройства одновременно с ожиданием счастья и чуда, он слопал целую банку полуденного июльского солнца. Чрезмерную приторность заел февральскими хрустящими лучиками…
Бабуля только головой покачала. К чему все эти страдания? Зазовет она солнце обратно, но не раньше весны. Раньше весны никак не получится — дела, знаете ли…
Фей только угукнул, да и поплелся в кровать. Ночь выдалась ясная, ветреная, скрипучая. Фей не спал и все думал об упущенном луче. А поутру, запасясь специальным бабушкиным сачком и банкой, пошел на охоту за солнцем.
Ноябрьское солнце было хитрым и шустрым, только обрадуешься, что поймал, как оно уже оп, — и растаяло, не оставив даже дымки. Потому сачок был с клапаном, так просто не убежишь.
Весь
Лес потемнел и потускнел, но Фею было необыкновенно весело. Он шел вприпрыжку, то и дело помогая себе крылышками и насвистывая песенку. Бабуля свет в банку закатает и будет как апельсиново-клюквенный мармелад…
Фей так развеселился, что даже ворон перестал замечать. Вдруг услышал чей-то тихий плач. "Кто бы это мог быть?", — удивился Фей. Все букашки давно спали, полевые мыши и кроты заложили мхом дверки уютных нор.
Плакали громко, Фей пошел на звук, в осенних сумерках ничего не было видно. Фей то и дело спотыкался:
— Эй, ты где? — спросил он сумерки.
Рядом всхлипнуло.
— Фу ты, пропасть, так недолго и пятку наколоть! — он огляделся, прямо над головой едва виднелась коробочка сухоцвета, внизу же было так темно, что он не разглядел собственных пальцев. — Ау!
— Ой, я бедный-несчастный… — расплакались рядом. По тонкому писку Фей решил, что это комар. Но уткнулся во что-то теплое, пуховое. Теплое и пуховое вздрогнуло. — Кто здесь?
— Это я, — уверенно заявил Фей, ничуть не сомневаясь, что его должны все знать. — А ты кто?
— Я? Я… — голос снова съехал на писк и слезы. — Я самый несчааастный…
Фей не выдержал. Ну ничего же не видно! Он быстро открыл силок со светом и зачерпнул немного рукой. Свет вырвался целым снопом, озаряя мир: и пустой сухоцвет, и пожелтелую сникшую траву, и сидящего напротив птенца. Пичуга изумленно огляделась. Искорки луча тлели на ладони Фея, как светлячки в июльском подлеске.
— Ага, ты птиц, — заключил Фей. — И что ты тут делаешь? Твои сегодня улетели.
— Знааюю… — снова разревелся птенец. — Я проспал…опоздал на общий слет, и… я отстааал!
— Погоди, если полетишь сейчас, то успеешь! Ваши всегда останавливаются на ночь. Вот и нагонишь!
Птенец заплакал горше прежнего:
— В такой темноте? Я заблужусь, меня совы склюют…или вороны…
— Это да… — Фей задумчиво почесал голову той же рукой, какой зачерпывал свет из ловушки… Быть может, Фей нечаянно вдохнул частичку?! Озарение было мгновенным…
Фей взглянул на сухоцвет, его коробочку из тонких лепестков…
Пыхтя и отдуваясь, Фей взобрался по стеблю, аккуратно отворил створку, быстро зачерпнул из ловушки пригоршню света и наполнил им ягоду сухоцвета. Физалис засиял.
Теплый, мягкий, оранжевый свет фонарика рассеял ночь. Птенец завороженно выдохнул.
— Погоди, сейчас! — крикнул Фей, спрыгивая с цветка. Он побежал по лесу, зажигая физалисы, как фонарщик — фонари.
Света в силках на все не хватило. Тогда Фей сбегал домой — взять из погреба еще консервированного света. Здесь были и майский пригожий денек, и сентябрьское послеобеденное солнышко. От мартовской оттепели ничего не осталось. Фей со вздохом досады откинул банку — он все слопал еще весной…