На двух берегах
Шрифт:
Но все стало на свои места, а что было - то было. Была же прекрасная жизнь, даже прекраснейшая! Но все возвратилось на круги свои.
Он то закрывал бездумно глаза, то открывал их, следя, как стекают по стеклу капли, и кутался в халат. Потом, наскоро глотая и не чувствуя вкуса еды, пообедал, торопливо выкурил папиросу и сбежал вниз.
Лена сидела на краешке кровати, положив руки на колени, и, казалось, разглядывала громадные, чтобы и в бинтах помещались в них ноги, тапочки.
От дождя на улице в комнате было сумеречно,
Он сел не рядом, а на тот единственный стул, на который сел, первый раз войдя к ней. Так как виновником ее огорчений он считал себя, он должен был и что-то делать, чтобы смягчить это огорчение.
– Ну все!
– как бы небрежно, как само собой разумеющееся и не такое уж трагичное дело, начал он.
– Уезжаю…
– Ведь, может быть, навсегда!
– почти прошептала она, все не поднимая головы, лишь коротко взглянув на него снизу вверх.
– Но может и нет, - помолчав, возразил он. Еще подумав, он добавил: - Все зависит от того, как мы воспримем это - с отчаянием или с надеждой…
Она наклонила голову чуть набок, как бы для того, чтобы лучше вслушаться, и, слегка потерев колени, тут же остановив руки, повторила опять почти шепотом:
– С отчаянием ли, с надеждой ли…
Он пересел к ней, обнял за плечи, она обернулась, снова коротко взглянув ему в лицо.
– Я буду тебя ждать.
Он кивнул.
– Даже когда будешь уходить все дальше и дальше. Или… Ты бы, может, хотел, чтоб все было не так… Ведь было б легче. С глаз долой - из сердца вон. Ты бы хотел?
– Не знаю.
– Не знаешь… - задумчиво и горько сказала она и чуть отстранилась.
– Не знаешь, значит, не любишь.
– Он хотел было что-то возразить, но она остановила его, положив ладонь ему на пальцы: - Если бы ты любил, ты бы так не сказал: «Не знаю».
– Как бы уверяя и себя, она сказала тверже: - Нет, не любишь. Еще не любишь. А я - люблю.
– Он чуть сильнее прижал ее к себе.
– Я отдала тебе все… Нет, не тело, нет, главное, - она положила ладонь под левую грудь, - тут… Ты для меня первый, последний, единственный. Если бы ты только понял и помнил это…
– Буду помнить, - пообещал он, стараясь, чтобы и голос передал ей это обещание. Но она не очень поверила:
– Конечно, если бы ты остался тут, даже если бы уехал куда-то, но не на фронт, а временно, например, по каким-то делам, было бы легче ждать… - она повторила со вздохом, с улыбкой, голосом, в котором даже теплилась радость: - Ждать с надеждой…
Он погладил ее по голове:
– Ничего. Так и жди.
Она качала головой, и ее волосы от этого закрывали и открывали щеки.
Я буду стараться. Но ты уходишь туда, да вы все, наверное, не такие, как здесь. Я не знаю, какие вы там, но чувствую, что другие. …
Он опустил подбородок, уперся им в грудь, так ему
– Мы в этом не виноваты. Мы…
– При чем тут вина!
– быстро перебила она его и сняла его руку с плеча. Но руку она не отпустила, а положила ее себе на колени и прикрыла своими.
– Речь не о вине. Я о другом - я боюсь, что жестокость изменит тебя. А ведь я знаю теперь, что главное на земле. Для меня, - уточнила она.
– Может, тебе это покажется глупым…
Он чувствовал ладонью легкое тепло ее колен.
– Почему глупым? Скажи. Я постараюсь понять. Так что же главное на земле?
– Это любовь. Любовь и надежда. Наверное, я эгоистка, но что уж делать! А может, любовь делает человека эгоистом? Ведь он боится потерять того, кого любит. Тебе не смешно?
– Что ты? Что ты?
Она стала как-то спокойней, скорбное выражение сошло с ее лица, голос звучал бодрей, ей как будто стало легче от того, что она смогла передать ему свои мысли.
– Так ты понял?
– Понял, понял, - ответил он, снова погладив ее по голове.
– Но не надо больше думать про это. Ты устала. Приляг.
Она с готовностью подчинилась ему, забралась под одеяло, свернулась там, согреваясь, все держа, не отпуская его руку, подремала немного, потом, вспомнив, что это для них за день, торопливо позвала:
– Иди ко мне…
Потом он лежал, обняв подушку, от которой пахло ее щеками, а она - она так захотела - сидела с краю, обернувшись к нему, и гладила его затылок, шею, плечи, спину, повторяя:
– Ты поспи. Поспи, милый, перед дорогой. Где ты сегодня встретишь ночь? Где будешь спать? Поэтому поспи у меня. Хоть полчаса…
И он и правда уснул, но она разбудила его, сказав:
– Пора.
Кто-то командовал в коридоре:
– Отъезжающим получать обмундирование! Отправка через час!
Когда они строились у грузовика, когда с ними прощались, она смотрела из окошка поверх занавески, прижавшись к уголку рамы. Но, когда отъезжающие полезли в грузовик, она вышла на крыльцо. На ней были те же огромные тапочки, наброшенная на плечи шинель, которую она запахивала вокруг ног, отчего плечи ее опустились и она горбилась.
Дождик все шел. На мокром крыльце, на фоне мокрой стены - она отодвинулась в сторонку от двери - она показалась ему маленькой, беззащитной и несчастной.
– Что ты стоишь?
– рассердилась на него Таня.
– Беги прощайся. Не видишь, что для этого вышла!
– Таня держала Стаса за карман, не пуская его в грузовик.
Андрей перебежал до крыльца, прыгнул через три ступеньки, обнял Лену, она всхлипнула, прижалась к нему, а когда он отстранился, чтобы идти, она попыталась было удержать его, жалко повиснув, ухватившись за мокрую шинель. Тогда он сказал ей: «Меня ждут. Всего. Люблю. Жди. С надеждой!..», поцеловал обе ее руки, уронил их, сбежал с крыльца и по колесу взобрался в грузовик.