На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

– До переднего края - километр, - объяснял ротный, шагая перед ним.
– Часа через полтора, как только-только рассветет, атакуем.
– Твой взвод ставлю в центре, чтобы поначалу не скисли. Надо взять их первую траншею, потом по ходам выскочить ко второй и, если удастся, выбить и из третьей. Мы и ждали вас - в роте у меня всего полсотни, теперь с вами восемьдесят, теперь что-то можно сделать.

За ночь опять похолодало, и дождь перешел в снежную крупу. Она усыпала землю и крыши, и на ее белом фоне четче виднелись углы домов и торная тропка, по которой ходили

сюда и на которой крупу растоптали, не давая ей лечь так же ровно, как всюду.

«Это лучше, - подумал Андрей, - если будет мороз, значит, ноге будет сухо.
– Ему не хотелось говорить ротному про сапог.
– Только пришел, и сразу тебе про сапоги!»

– Я тут тоже всего ничего, - объяснял ему ротный.
– Три недели. На весь батальон пяток офицеров. Как ты полежал? Ничего? Я тоже ничего. ГЛР - не стационар, но все-таки. Почти месяц пролетел, как день.

Ротный оставался тем же - уверенным, жестким, размашистым. Но ротный, на его взгляд, и должен был быть таким, иначе как бы ему было под силу управлять сотней человек под пулеметным огнем в упор? Или когда мины ложатся чуть ли не рядом? Теперь, на должности командира взвода, он, Андрей, и сам должен был быть таким.

– Общество умных мужчин и милых женщин, - бормотал шагавший за ними Стас.
– Задушевные беседы, вино, отличный ужин, фрукты, кофе, мороженое. Мягкий свет, спокойная музыка…

– Это тебе не Сумская область, - продолжал ротный, останавливаясь, закуривая в кулак, давая возможность подтянуться отставшим.
– В Кировоградской пока особых побед нет. Деремся неделю за деревеньку. Он, сволочь, окопался, а мы за распутицу выдохлись, пока не подмерзнет - каждая граната на счету, и в роте два офицера. Шагом марш!

Они прошли еще несколько минут.

– Стой!
– крикнули метрах в тридцати от них, и все они вздрогнули и остановились.
– Кто идет?

– Свои!
– крикнул в ответ ротный.

– Пропуск!

– Цевье! Отзыв?

– Елабуга!

– Шагом марш!
– приказал ротный.

– Книги, картины, филармония, чай с вареньем на дачной веранде… - Стас, ткнувшись в него, тоже остановился, но остановить мысль или не смог, или не захотел и договорил: - И ведь есть же где-то такая жизнь? Простой трамвай кажется милейшим существом…

– Он что, правда чокнутый?
– ротный, чиркнув зажигалкой, держа ее в горсти, направил ладони так, что свет упал на лицо Стаса.
– Контуженый? Или романтик?

– Нет. Он не чокнутый. Не контуженый. И не романтик. Он даже не усталый, не изношенный, не одинокий, не постаревший, не больной, - ответил Стас.
– Он просто грустит.

– О бездумно растраченной юности?
– зажигалка ротного щелкнула, погасив колпачком пламя, и вокруг них опять стало темно и тихо, только крупа, падая им на лица, головы, плечи, вещмешки, едва слышно шуршала.
– Не рано ли? И время ли? У меня в роте… -

– Па-па-па!
– перебил его Стас.
– У тебя в роте только и думают, как бы лучше атаковать. День думают, ночь думают, даже не спят - все об этом одном и думают.

Тот, кто шел за Стасом, уже подошел, подтягивались

и остальные, и Андрей сказал:

– Кончайте. Кончайте, ребята. Сколько осталось?
– спросил он ротного.

– Сейчас будет взгорок, поднимемся и - метров четыреста. За взгорком все простреливается.

– Огонь не зажигать! Прячь папиросы!
– скомандовал Андрей взводу, когда они поднимались на взгорок - короткий, крутой, скользкий уступ, а когда поднялись, глухо приказал: - Прибавить шагу! Не растягиваться!

Их еще раз остановили, требуя: «Пропуск!», и «Цевье» открывало им дорогу. Они не видели лиц тех, кто спрашивал, а, проходя мимо, лишь смутно различали их серые фигуры, осыпаемые снежной крупой.

То ли из-за приближающегося рассвета, то ли оттого, что из-за снежной крупы видимость сократилась, немцы кидали одну за другой ракеты, а их дежурные пулеметчики садили длинными очередями. Конечно, пулеметчики били без прицела, стреляя каждый по своему сектору, намеченному при свете.

Если ракета взлетала не против них, а наискось, сбоку, они, как это делал ротный, только приседали, но если спереди, прямо против них, они ложились на мокрую, рыхлую, уже очень остуженную землю и лежали на ней, пока ракета не гасла. Тогда они вставали и, сдерживая дыхание, как будто пулеметчики немцев могли прицелиться по их дыханию, быстро Шли, переходя время от времени на бег.

Серии желтых, зеленых, алых трассирующих пуль стремительно пролетали левее, правее их, над ними, но пока все обходилось хорошо, лишь совсем недалёко от траншеи одна такая очередь задела их бегущую цепочку. Задела краем, если бы она пришлась по середине, они потеряли бы больше, очередь задела их лишь краем, и они потеряли только одного - он был убит.

– Взять на руки!
– приказал Андрей.
– Прибавить шаг!

Ротный, чуть попетляв, а они тоже чуть попетляв за ним, наконец спрыгнул в ход сообщения.

– Вот мы и дома!
– довольно сказал он и пошел, на ходу приказывая Андрею:

– Участок твоего взвода вправо от хода сообщения.

– Ясно, - ответил Андрей, держась за ротным вплотную.

– Оттуда я всех сниму. Твой участок триста метров.
– Это было не так уж много - по пятнадцать метров на человека.
– Расставь людей парами. Все равно в пары сойдутся.
– Это было верно: ночью на переднем крае в одиночку не стоят, люди всегда сбиваются в пары и тройки, и, хотя открытый интервал при этом получается больше, все-таки на пару с кем-то ночью, когда перед тобой только ничья земля, все-таки на пару с кем-то спокойней.

– Ясно.

– Боевое охранение не выставляй, впереди три секрета. Смотрите, когда будут отходить, не пристрелите.

– Ясно.

– Мой КП влево, от хода сообщения двести метров, сто метров в тыл. Сарай сельхозинвентаря.

– Ясно.

– Выделить мне связного.

– Ясно.

– Давай этого субчика. Чокнутого, - ротный все-таки так назвал Стаса.
– Люблю веселых людей. С ними смешнее.

– Нет, - не согласился Андрей.
– Он будет со мной.

– Не хочешь расставаться с другом?