На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

– Он мне не друг, - уточнил Андрей.
– Не то слово. Просто товарищ. Мы с ним лежали в госпитале.

– Тогда в чем дело?

– Нет, - повторил Андрей.
– Вы там будете цапаться. Ни к чему здесь это.

– Да нет!
– уверил его ротный.
– На кой он мне. Кто он вообще?

– Он хотел быть астрономом…

Ротный даже остановился, так что Андрей налетел на него.

– Астрономом? Звездочетом? Значит, теперь нас, недоучившихся студентов, на роту трое? Не много ли?

У конца хода сообщения ротный остановился.

– Расставишь людей, придешь доложить.

–

Есть.

– Пусть не вылазят на брустверы - затопчут порошу, демаскируются, утром немцу только этого и надо - сразу пристреляется.

– Ясно.

– Ну, пока…

– Пока. Взвод, вправо по траншее вперед!
– приказал Андрей.

– Да, - вернулся ротный.
– Как расставишь людей, сразу же похорони убитого. Чтобы утром не видели. Чтоб не с этого начинать. Документы мне на КП.

– Есть.

– И пусть не спят! Пусть копают лисьи норы. Блиндажей здесь нет, если атака сорвется и если днем пойдет дождь, а к вечеру опять похолодает, шинели будут как кол, а люди как кочерыжки. Не давай спать, пока у каждого не будет лисьей норы.

– Почему нет блиндажей?
– спросил Андрей.

– Почему, почему!
– буркнул ротный.
– Потому, что траншею только позавчера отбили и потому, что утром атакуем следующую. До нее четыреста метров. Ясно?

«Туда!
– мелькнуло у него в голове.
– Туда!»

Сжавшись, напрягшись до того, что в нем задрожали все мускулы, Андрей вскочил и, петляя, нагнув голову, как будто приготовился бить ею кого-то в живот, перебежал за фундамент МТФ.

Перебежка получилась длинной - метров тридцать и поэтому долгой, и несколько немцев успели под конец ее ударить по нему, и пули их тенькнули по сторонам его, над ним, но он петлял, и второпях немцы били навскидку и не попали. Добежав до фундамента, он упал за него, на угли от сгоревших стен, прямо в жижу, получившуюся оттого, что уголь и сажу размыло дождями.

Фундамент - большие саманные кирпичи шириной в локоть - выступал над землей и прятал его от немцев, защищая от пуль. Молочнотоварная ферма сгорела дотла: от камышовой крыши и деревянных стен остались лишь головешки, угли да пепел. Видимо, ферма сгорела еще в сорок первом, потому что головешки были затоптаны, а пепел и угли стали кое-где черной землей и еще потому, что на этой черной земле стояла необгоревшая арба, завезенная туда, наверное, позднее. Ни решетки арбы, ни доски ее дна, не обгорели.

Он и отполз так, что оказался между фундаментом и арбой, арба как бы прикрывала его тыл. Это была третья атака сегодня. Это был седьмой день на фронте, и он уже раздобыл автомат, взяв его у убитого, и все остальное, что ему было надо, - магазины к автомату, гранатную сумку и финку.

Он полежал с полминуты щекой в жиже, отдышался и, резко приподнявшись, лишь на мгновенье высунулся. Фундамент защищал его, но и делал слепым. Он должен был посмотреть, как и что там впереди.

Немцы не контратаковали - это было самым главным. Если бы немцы контратаковали, ему следовало бы или выползти к углу фундамента, или подняться над ним, чтобы стрелять, иначе любой бежавший немец легко бы всадил в него, лежачего, пулю или очередь, и все тебе. Но немцы не контратаковали, а держали их пулеметами, прижимая к земле.

Его взвод -

оставшиеся семнадцать человек - торопливо окапывался. Андрей успел заметить, как справа и слева от него чуть взлетала земля, которую окапывающиеся, лежа на боку, бросали перед собой так, чтобы она падала перед головой. Под пулеметным огнем кажется, что и кучечка земли перед головой спасет.

«Вот-вот!
– сказал он себе, когда немцы ударили из минометов.
– Начинается старая песня».

Что ж, для него это и правда была старая песня: в скольких атаках он участвовал! Сколько раз ложился, как ложились и все, под пулеметным огнем! Сколько раз, вжимаясь лицом в песок ли, в траву ли, в стерню ли, в дорожную пыль - словом, в землю, сколько раз ждал он и почти всегда дожидался, как на той, на немецкой, стороне глухо ударят минометы и, уплотняя перед собой воздух, понесутся на него мины! Прямо в него! Сколько раз, подлетая к нему, визжа у земли, рвались с жутким треском эти мины.

Он оттолкнул автомат, выдернул из чехла лопатку и, отвалившись на бок, не поднимая плеча и головы, начал рыть перед грудью. От неудобной позы ныли руки, ломило плечо, на которое ложилась вся нагрузка, но он торопливо выкидывал землю, то отползая от фундамента, чтобы удлинить канавку, то придвигаясь к нему, чтобы углубить место для головы и груди.

Все, что ему сейчас надо было, это узкая, лишь бы втиснуться, щелочка в земле, глубиной полметра, нет, даже сантиметров тридцать. В этой щелочке осколки были нестрашны, все они летели бы над землей, над ним, а он был бы в земле. Плевал бы он тогда на осколки! Ну, а если бы мина ударила прямо в него, тут уж… Тут же… Тут уж он бы и подумать ничего не успел.

Мины рвались плотней, ближе, в паузах между разрывами он слышал крики раненых, но он слышал и то, что к батальонным минометам немцы подключили полковые, мины которых рвались с тяжелым глухим треском.

Он стал копать еще быстрей, он перекатился через канавку, чтобы сменить руку, и, когда перекатывался, почувствовал всем телом, какая канавка еще мелкая, какая короткая, а мины били, били, били, и воздух от близких взрывов ударял его по ушам и по лицу, а перед глазами на секунду вспыхивали красные отблески. Два раза его начинал душить кашель, но он давил его в себе, он, стиснув зубы, как бы сжимая и свою грудь, не давал легким колотиться в ней.

Тут кто-то крикнул, кто-то закричал:

– Хлопцы! Хлопцы! Кыньте лопату! Кыньте лопату! Во загину! Хлопцы! Кыньте лопату, бо загину!

«Пилипенко», - догадался он по голосу и, совсем уже спеша, потому что крик Пилипенко подхлестывал его, дорыл кусочек канавки для ног.

– Хлопцы! Кыньте лопату! Бо загину! Бо загину!
– не угомонялся Пилипенко, потому что мины все шваркали, и осколки все секли, резали, кромсали воздух.

– Кыньте лопату!
– уже не крикнул, а заверещал Пилипенко, и Андрей, приподнявшись, так как до Пилипенко было метров двадцать, размахнувшись, швырнул ему лопату. Потом, чтобы еще раз посмотреть, как лежит его взвод, он выглянул и тут же бросился лицом под фундамент, но и тут же - ему показалось, что он даже почувствовал ветер от них - штук восемь разрывных пуль ударило, пролетев над ним, по арбе, и щепки от нее полетели ему на ноги, на спину, на голову.