Летучий гром — и два крыла за тучей.Кто ты теперь? Мой отрешенный друг?Иль в необъятной области созвучийВсего лишь краткий и суровый звук?А на земле — истоптанное лето.Дугой травинку тучный жук пригнул.А на земле белеют силуэты,И что-то в них от птиц и от акул.Чертеж войны… О как он неприемлем!И, к телу крылья острые прижав,Ты с высоты бросаешься на землюС косыми очертаньями держав.И страшен ты в карающем паденье,В невольной отрешенности своейОт тишины, от рощи с влажной тенью,От милой нам беспечности людей.В колосья гильзы теплые роняя,Мир охватив хранительным кольцом,Уходишь ты. Молчит земля роднаяИ кажет солнцу рваное лицо.И
сгинул жук. Как знак вопроса — стебель.И стебель стал чувствилищем живым:Покой ли — призрак? Иль тревога — небыльВ могучем дне, сверкающем над ним?1964
«Ты отгремела много лет назад…»
Ты отгремела много лет назад.Но, дав отсрочку тысячам смертей,Теперь листаешь календарь утрат,В котором числа скрыты от людей.Убавят раны счет живым годам,Сомкнется кругом скорбная семья,И жертва запоздалая твояУходит к тем, что без отсрочки — там.И, может быть, поймут еще не всеУ обелиска, где суглинок свеж,Как он глубоко в мирной полосе,Твой самый тихий гибельный рубеж.1965
«Еще метет во мне метель…»
Еще метет во мне метель,Взбивает смертную постельИ причисляет к трупу труп, —То воем обгорелых труб,То шорохом бескровных губ —Та, давняя метель.Свозили немцев поутру.Лежачий строй — как на смотру,И чтобы каждый видеть мог,Как много пройдено земель,Сверкают гвозди их сапог,Упертых в белую метель.А ты, враждебный им, гляделНа руки талые вдоль тел.И в тот уже беззлобный мигНе в покаянии притих,Но мертвой переклички ихНарушить не хотел.Какую боль, какую местьТы нес в себе в те дни!Но здесьЗадумался о чем-то тыВ суровой гордости своей,Как будто мало было ейОдной победной правоты.1965
«А когда глаза открыл…»
А когда глаза открыл,Сердцу показалось —От неисчислимых крылНебо колыхалось.Я видение не вдругПо небу развеял.Я спросил: Они — на юг?Иль уже — на север?Я спросил: — А где я былОт зимы до лета?Но высокий посвист крылМне не дал ответа.1966
«В рабочем гвалте, за столом…»
В рабочем гвалте, за столом,В ночном ли поезде гремящемРезонно судят о быломИ сдержанно — о настоящем.И скован этот, скован тотОдним условием суровым:Давая мыслям верный ход,Не выдай их поспешным словом.Свободный от былого, тыУ настоящего во власти.Пойми ж без лишней суеты,Что время — три единых части:Воспоминание — одна,Другая — жизни плоть и вещность.Отдай же третьей все сполна,Ведь третья — будущее — вечность.1966
«Строй заснеженных елей кремлевских…»
Памяти Ю. А. Гагарина
Строй заснеженных елей кремлевскихКраснотой оттеняла стена.На привинченных наглухо досках —Имена, имена, имена.И у самой последней скрижалиВдруг как будто споткнулась душа:Эта память во мне не свежа ли?Да, была нестерпимо свежа.Здесь, познав запредельное небо,Ряд былых и недавних утратСвоим именем слишком нелепоЗамыкал твой небесный собрат.Стало как-то пронзительно страшно(Нам такие мгновенья даны),Как от урны последней до башниОглядел я отрезок стены.Незаполненный, ждал он…Теперь намЯсно все… Только трудно живымСжиться с мыслью,Что ты — самый первый! —Мог когда-нибудь стать здесь вторым,Что к стене, чуть апрелем прогретой,Вновь приникнет в печали странаИ что даже не прах —Лишь портрет твойПоцелует прощально жена.Я порой так отчетливо вижу:Ты проходишь сквозь облачный вал.…А об урне, вмурованной
в нишу,До сих пор ничего не слыхал.1968
«Сенокосный долгий день…»
Сенокосный долгий день,Травяное бездорожье.Здесь копен живая теньПрипадаетК их подножью.Все в движенье —Все быстрейХодят косы полукругом.Голос матери моейМне послышался над лугом.В полдень,Пышущий, как печь,Мать идетСквозь терн колючий,А над нею —Из-за плеч —Тихо выклубилась туча.Воздух двинулся — и вдругЛуг покрылоЗыбью сизой,Только ласточки вокругСвищут —Низом, низом, низом.Мать,В томительных лучахПеред тучейЧерной, чернойВижу,Как кровоточатРуки, ссаженные терном.Мать,Невидимый потокГорней силою заверчен, —С головыСорвет платок,А с копен моих —Овершья.Но под шумом дождевым,По коленоВ душном сенеЯ стою, как под твоимЛасковым благословеньем.1968
«В кабине, где душно и глухо…»
В кабине, где душно и глухо,Сижу за стеклом взапертиИ слышу,Как просит старухаДо церкви ее подвезти.Подсела,Вздохнув облегченно(Хоть тут бы ей силы сберечь).ПлатокТреугольником чернымСмиренно лежитМежду плеч.В дороге,Ровна и уныла,Доходит беседа ко мне:— А где твой старик?— Схоронила.— А где сыновья?— На войне.— К чему же молиться? —Молчанье.Теперь не вернет их и Бог…Платка треугольник печальныйВсе так же недвижен и строг.В пути подвезенная старость,Бедой опаленная жизньВ глазах моихТак и осталасьСтоять,На клюку опершись.Да, видно,Сегодня не впору(Когда уж ослепла от слез)Для скорбного духаОпоруИскать одинокой пришлось.В платочке,Повязанном низко,Бредет,Натыкаясь окрестТо вдруг —На звезду обелиска,То в дальней церквушке —На крест.1968
«К чему б теперь о днях недобрых…»
К чему б теперь о днях недобрых,О выжженныхВагонных ребрах,О бомбах,Плавящих песок?Скользит по проводуПантограф,ГудитТоржественноГудок.Ни станций,От мазута грязных,Ни лиц,Что угольно-черны.Несется поезд,Словно праздник,Где окна все освещены.А там,Холодный и могучий,Стоит в запасеПаровоз.В его груди гудок ревучий,Тревожно рвавшийсяпод тучи,Все жив.О только б не вознесОн голос свой,Сирене сродный,Туда, где мечутся лучиПрожекторов……Так стой, холодный,И отдохни. И помолчи.1968
«О первая библиотека…»
О первая библиотека,Весомость тома на руке!России два различных векаЛежат в домашнем сундуке.И прошлый век в сознанье раннемЗвенел мне бронзою литой:Там Пушкин встал у основанья,У изголовья — Лев Толстой.А этот век… За взрывом — взрыв!В крови страница за страницей,И от огня не отстранишься,Одних бессмертно озарив.Других под бурею отвеялНе без мучительных потерь.Но стало тише… И теперьЗвук словно сам в себя поверилИ, донося значенье слов,Восходит чище и свободней,Как выражение природнойЕстественности голосов.1963—1968