На излёте
Шрифт:
С тех пор и до сего дня они – самые близкие друзья, понимавшие друг друга с полуслова. Они могут не общаться и даже не переписываться годами, но если встретятся, то многолетней разлуки будто бы и не было вовсе.
В школе Колька учился средне. Особенно ему тяжело почему-то давался русский язык. И если Мария Тихоновна, их первая учительница, начинала делать разбор ошибок написанных учениками диктантов, изложений или сочинений, то, когда подходила очередь Колькиной работы, все в классе знали – это надолго. Но, между тем, мальчишка он был смышленый и по всем остальным школьным предметам, особенно по математике, у него чаще всего были хорошие оценки, и если где и проскакивали тройки, то только из-за того, что не успевал, как
Улица для местных пацанов была зачастую и домом родным, и полигоном для различных игр – от футбола и хоккея, до игры в «войнушку» и «шпионов».
Особенно они любили ходить в тайгу. Собственно, само понятие «тайга» начиналось уже сразу за поселком, поэтому при первой же возможности они шли туда, где было раздолье, где был для них своего рода дальневосточный рай.
Ранней весной, когда на склонах сопок появлялись первые проталины, все поселковые ребята выходили на «пастбище», – прошлогодняя шикша, брусника и голубика восполняли их дефицит в витаминах, накопленный ими за зиму. Ягоды, пробывшие под снегом несколько месяцев, не имели уже никакого вкуса и запаха, но для них на то время года они были самым большим лакомством.
В апреле – мае они с мальчишками большую часть свободного от занятий времени проводили на Волчанке, небольшой речушке, берущей свое начало где-то в сопках северо-восточной части Китая и тянущейся узкой извилистой лентой на юго-восток, резко отклоняясь на юг только уже в самом поселке, разделяя его на две неравные части. У больницы она впадает в море, точнее – в лиман, образуя широкое, нечетко выраженное на местности, устье, где всегда стояли рыбацкие лодки, вельботы, небольшие катера и баржи, которые тут же на месте проходили мелкий ремонт. Там, сделав из брусьев длинные прочные шесты, они, прыгая с льдины на льдину, катались на них, иногда переворачиваясь и падая в воду. Заканчивалось это всегда одним и тем же – с ними, мокрыми с головы до пят, но довольными, устраивали домашние разборки их родители, постоянно переживавшие за них. Но, спустя несколько дней, все повторялось по-новому.
Когда полностью сходил лед с лимана, – а это было, как правило, где-то во второй половине мая, – они со своими играми полностью переходили на его берег, рассредотачиваясь по бухточкам небольшими группками от устья Волчанки и до самой рыббазы, находящейся в трех километрах от поселка, у подножия сопки Медвежьей, самой высокой горы в их районе. Здесь они лазали по скалам, обдирая об острые камни и кустарник свои руки и одежду, опять же получая каждый раз от родителей «внушение». Но больше всего Сергей с Колькой любили ловить рыбу, сначала на удочку, а став чуть постарше, – браконьерничать на сетку, вытаскивая огромных и жирных кетин и горбуш. При этом конечно, разводились большие костры, где готовили пойманную только что рыбу, сушились и грелись после того, как, промокнув до нитки, ставили и вытаскивали сети в почти что ледяной морской воде. Да, беззаботная была пора.
Сергей перелистнул фотоальбом. А здесь они, кажется, в восьмом – четверо неразлучных друзей: он с Плугом, Оля Афанасьева и Пашка Бузаков или попросту Буза, как все его называли с первого класса и не только из-за фамилии. Пашка был заводилой во всех уличных приключениях. Без него не обходилась ни одна разборка среди пацанов, ни одно чп на поселке. На этом фото они стоят возле школы после занятий, что-то обсуждая между собой. А вот это уже в девятом классе, когда появилась Ленка Куделина, первая школьная любовь Сергея. Её отца, офицера-пограничника, перевели тогда откуда-то из Казахстана в пограничную комендатуру, стоявшую в их поселке. Куделина была красивой девчонкой, и все ребята обоих девятых классов поначалу ухлестывали за ней, пока она сама ни расставила все по своим местам, отдав предпочтение Сергею. На фотке она обхватила обеими руками его и Кольку и, явно дурачась, повисла на
А это Лена вместе с Олей Афанасьевой в выпускном десятом стоят на самом берегу моря на огромном валуне, куда их подсадили ребята. Снято было явно ранней весной, – на лимане льдины плавают, а над головами девчонок зависли два огромных баклана, зорко высматривая во вскрывшемся уже море добычу.
– А где же снимок с дедушкой Ли? – начал листать альбом Сергей. – Ага, вот и он.
Это единственная фотография с дедом. На ней тот, мягко по-кошачьи присев, показывает ему какое-то, по-видимому, новое движение. В тот день успел снять их, ничего не подозревавших, подошедший незаметно Плуг, прихвативший фотоаппарат для того, чтобы, не заходя домой после тренировки, пощелкаться потом на берегу при прыжках в воду с камней в районе Корабельной балки.
Дед-китаец, живший в поселке, стал для них с Колькой не только тренером, но и их духовным наставником. Он многое им дал, чего никогда в то время не смогли бы дать ни отец с матерью, ни их первая учительница Мария Тихоновна, возившаяся с ними, как с собственными детьми, ни даже их физрук Дмитрий Федорович, которому они зачастую доверяли свои самые сокровенные тайны.
Говорили, что дедушке Ли тогда лет сто было. Ну, сто не сто, а лет под семьдесят, как с сегодняшних позиций мог оценить Сергей тот дедов возраст, было точно. А сколько ему было на самом деле, наверное, никто, кроме него самого сказать не мог. И, вообще, поселковые о нем мало что знали, по крайней мере, о его прошлом. Знали только, что пришел он сюда из Китая году так в сорок девятом – пятидесятом, – их с Колькой и на свете еще не было, – да так здесь и остался. Никто его не трогал, и он жил тихо и неприметно. Поначалу, правда, старшие говорили, несколько лет его все же таскали и чекисты, и милиция, считая, по-видимому, чанкайшистским шпионом, но со временем отстали, так ничего от него и не добившись.
Старик жил тем, что собирал в тайге женьшень и золотой корень, – он лучше других знал, где их искать, – и сдавал как лектехсырье. Да какая-то все-таки пенсия ему была назначена. На прожитье этого ему вполне хватало.
Мяса он не ел совсем, а вот рыбу любил. Сам, правда, ее не ловил, покупая у местных рыбаков или у мальчишек.
Жил он одиноко на краю поселка, ближе к тайге, как раз на пути к Корабельной балке, в маленьком деревянном домике, стоявшем здесь, как говорили местные старики, уже больше ста лет.
По-русски дед говорил очень хорошо, а вот писать толком так и не научился. Как сообщал потом в своих письмах Плужников, оставшиеся и сохраненные им после деда дневники и руководства по боевой системе того стиля,которому тот их обучал, написанные китайскими иероглифами, так и остались для него загадкой.
Дед, насколько помнил Сергей, почти ни с кем не общался в поселке, по крайней мере, из взрослого населения. Зайдет в магазин хлеба-чая купить, да раз в неделю сходит к рыбакам на другой конец поселка за свежей рыбой – вот и все его общение было. Дети же частенько забегали к нему. Он искусно вырезал из дерева фигурки различных животных, птиц, драконов и еще каких-то неведомых существ, делал из подручных средств красивые и надежные поплавки для удочек, так что зачастую происходил натуральный обмен дедовых изделий на рыбу, только что пойманную кем-то из мальчишек.
Потом уже, намного позже, когда после нескольких лет упорных тренировок они с Колькой остались у деда только вдвоем, тот в минуты откровения, которые со старостью находили на него все чаще, много им рассказывал о своей жизни в Китае. Рассказывал о своей родине – горной провинции Сычуань, самой большой в стране и самой населенной, о людях, которые его окружали, о своей семье, полностью погибшей от рук так называемых партизан, действовавших в интересах китайской компартии во главе с Мао, любимой поговоркой которого в то время была – «заколотой свинье кипяток не страшен».