На излом клинка. Книга третья

Капков Александр

– Хватит, Северьян, не то их благородие тебя без носа и ушей оставит. Пойди лучше кровь уйми. Хорош, ты, ротмистр, на саблях биться, нечего сказать, кабы не рука, сам бы с тобой силушкой померился. Даже и не знаю, что с тобой делать, жаль мне такого рубаку на дереве вешать.

– А ты и не вешай. Он – мой! Я его убью! – обронил шляхтич, легко вскакивая с бревна.

– Добро, испытаем, у кого из вас кровь голубее, – засмеялся есаул, тотчас поддержанный казаками.

Поляк был опытный дуэлянт, это становилось ясным уже по его повадке. Он скинул кафтан, под которым была кожаная безрукавка мехом внутрь и шелковая палевая рубаха. Ноги в узких рейтузах кривые, как у настоящего кавалериста, казалось, что он едва не цепляет одной

о другую при ходьбе. Но двигался он плавно, словно танцуя. В Речи Посполитой фехтовальное искусство ценилось испокон веку. Отменному рубаке многое прощалось. Шляхтич встал напротив меня, выставив саблю вперед клинком вверх. Гарда на его сабле была тяжелая, глухая, хорошо защищавшая кисть от ударов. Я смог немного передохнуть, но полностью силы мои еще не восстановились. Преимущество поляка было и в том, что он уже познакомился с моей манерой боя, а сам для меня оставался загадкой.

– Начнем, что ли? – шляхтич показал в ухмылке мелкие острые зубы.

– Начнем, пан, – согласился я.

Поляк атаковал первым, в отличие от моего первого противника его удары были изощренными, и следовали один за другим с такой быстротой, что я едва успевал их парировать. От некоторых единственным спасением оставался прыжок в сторону и отступление. Но мои маневры были ограниченны утоптанным пространством, за которым я бы просто увяз в глубоком снегу. Единственно, шляхтичу все же не хватало быстроты, чтобы разделаться со мной. Освоившись с его методой, я стал контратаковать, стараясь взломать его защиту. И слишком увлекся, когда, отбив мой удар, поляк изготовился к ответному нападению, нацелившись на мою левую ногу, я подставил свой клинок, закрывая им левую часть туловища. Но, то была лишь уловка, сабля шляхтича взвилась вверх, угрожая моей голове. Я попытался заслониться и не успел. Удар пришелся по касательной, выше левого уха, боли почти не было, зато сразу хлынула кровь. Шляхтич торжествовал, он сразу же кинулся в новую атаку, стремясь закрепить свой успех, и решил нанести колющий удар в грудь. На этот раз я был наготове. Держа саблю острием вверх, я отвел клинок поляка вправо, сам же отклонился в обратную сторону и тут же сделал шаг назад, держа саблю перед грудью. При таком парировании мой противник вынужден был выпрямиться, прежде чем снова атаковать или защищаться. Я рубанул его по плечу, не сомневаясь, что ему не отразить моего удара. Однако он смог, успев подставить клинок так, что развернул мой, и тот упал на его плечо плашмя. Наверное, я выдохся, мне все труднее было передвигаться с нужной быстротой, поляк настигал меня и не давал ни секунды передышки. Я не разглядел, кто из казаков поставил мне подножку, но споткнувшись о выставленную позади ногу, повалился в снег и едва успел откатиться, чтобы не попасть под рубящий удар. Второй я отбил клинком и смог сесть. На этом мои успехи закончились. При неудачном парировании, моя сабля была выбита, и я ощутил на шее холод острия. Я сидел на снегу без мыслей и чувств и обреченно ждал удара.

– Поднимайся, – сказал мне поляк, отводя клинок.

Человек – существо противоречивое. Минуту назад я задыхался, оставался без сил, и мне было наплевать на смерть, казалось, что мне уже все равно. Стоило же получить этот минутный отдых, как я страстно захотел жить и бороться за жизнь. Я поднялся на ноги и поймал на себе тяжелый взгляд поляка. Что же еще хочет от меня шляхтич, продолжения боя или мольбы о пощаде?

– Ты – хороший фехтовальщик, француз, но тебе не тягаться с лучшей саблей Львова.

Ну, с подобным утверждением можно еще поспорить, будь я посвежее перед поединком, неизвестно чья бы взяла. Такие мысли пронеслись у меня в голове, но вслух я ничего не сказал, только пожал плечами.

– Что молчишь? – спросил поляк, похоже, давать мне второй шанс он не собирался.

– Заканчивай, – сказал я как можно тверже и, все-таки, опустил голову.

Неожиданно вскинулись и заржали кони. Все повернули головы,

тут же загремел выстрел, и поляк с занесенной саблей свалился к моим ногам, а со стороны дороги показались всадники, их было много. Казаки засуетились, кто-то побежал к развалинам, кто-то пытался сопротивляться. Я, как только раздался первый выстрел, бросился на снег рядом с мертвым поляком, не хотелось, чтобы меня зацепили свои.

Схватка завершилась быстро, карабинеры, а это оказались они, не церемонились с казаками, положив почти всех, кого пулей, кого саблей. Когда все завершилось, я попытался встать, но ноги меня не держали, в горячке я забыл про рану на голове, крови из меня вытекло предостаточно.

– Ваше благородие, как ты? – спросил кто-то из карабинеров, и заботливые руки помогли мне подняться. Меня усадили на бревно, рану промыли водкой и перевязали. Пожилой вахмистр подал мне фляжку, и я сделал несколько глотков, обжегших мне горло, зато я почувствовал себя лучше.

– Откуда вы, братцы? – спросил я солдат.

– Из Санкт-Петербургского полка, – отвечали мне.

Я вспомнил, что слышал об этом полке в штабе корпуса. Он был направлен охранять Ново-Московскую дорогу от нападений бунтовщиков на армейские обозы с военными припасами, амуницией и провиантом. Мне здорово повезло, что один из разъездов увидел казачий костер и вызволил меня из плена. Мимо меня протащили богатыря Северьяна с веревкой на шее! Молодцы! Помнили о «языке». Живым остался и есаул. Он лежал на снегу без сознания, и под ним расплывалось кровавое пятно. Я указал на него вахмистру и сказал:

– Это их командир. Надо бы его тоже взять с собой. Знать должен немало.

Меня послушались, и, замотав рану, забросили есаула кулем на седло. Я подошел к нему и снял с пальца свой перстень.

Один из карабинеров, обыскав казаков, вернул мне часы. Даже деньги нашлись. И я отвалил солдатам три рубля, выпить за мое здоровье.

Немного позже, когда почищенный, в полном обмундировании с саблей и ташкой, садился в седло своего Алезана, ко мне подъехал давешний вахмистр.

– Ваше благородие, господин полковник просит к нему на два слова.

Колонна карабинеров растянулась по дороге, всадники ехали по три в ряд, в неверном свете факелов на снегу отражались длинные уродливые тени. Командир полка находился на уже известном мне холме в окружении офицеров и ординарцев. Он сидел на чудесном вороном коне, несомненно, чистокровном и стоящим немалых денег. Даже в седле было видно, что всадник высок ростом, и составляет с конем одно целое. Хотя, голова моя немилосердно болела, я не мог позволить себе ударить лицом в грязь, и рысью поднялся на холм, следя за собственной посадкой. Полковник показался мне возрастом немного постарше. У него были суровые черты лица, твердо очерченный рот, карие с прищуром глаза. Остановив Алезана, я вытянулся и, отдав честь, отрапортовал:

– Господин полковник, разрешите представиться! Ротмистр Изломин. Ольшанский гусарский полк. Следовал по поручению подполковника Коробьева в штаб корпуса. Нарвался на казачий отряд и был взят в плен. Благодарю за спасение!

– Вольно, ротмистр, давай без чинов, – у полковника оказался низкий глуховатый голос. – Да ты никак ранен?

– Саблей зацепило немного. Но ехать смогу.

– Славно! Значит, задерживать нас не будешь. Спешу я. Сам видишь, до ночи идем, приказ. Поедешь с нами, корпус я не миную, командир ваш – давний мой знакомец. Да, донесение то не потерял?

– Нет, оно в сапоге. Казаки больше ценности искали.

– Ну, что же, тогда вперед. Держись рядом.

Я козырнул и занял место за ординарцами. Усталость и боль навалились на меня сразу, заставив стиснуть зубы. Вахмистр, ехавший слева, снова протянул фляжку:

– Выпейте, ваше благородие, авось, полегчает, в таком разе, как у вас – первое дело водочки хлебнуть.

Я задержал дыхание и влил в рот несколько капель водки, едва не поперхнувшись, но туман перед глазами рассеялся.