На осколках цивилизации

Julia Shtal

Несложно догадаться, как они баловались остаток дня. Но, тем не менее, Константина раздирало любопытство насчёт статеек: не терпелось уже прочесть всё с самого начала и попытаться осознать хоть чего-нибудь…

Чем-то неопределённым, ленивым и скучающим заполнились деньки до ноября, Джон даже и не понял, как так вышло: то ли океан до чёртиков убаюкивал нервы, то ли возможность буквально ничего не делать, разъезжать по окрестностям и устраивать горные пикники оказалась слишком прельстительной. Однако никакого чтения статей так и не произошло; точнее, Джон пробежался глазами по самым первым, написанным мутным, давно позабытым языком и описывающим лишь картину в общем. Хотелось подробностей, но те тонули в глазах Креймера, вовремя прибегавшего к нему с неожиданно привлекательной идеей, или стирались роскошной поездкой по ближним городам. Грубо говоря, Константин позволял себе лениться и часто откладывал чтение, оправдывая

тем, что ещё успеет, а вот поймать остывающие лучики осеннего солнца может только сейчас. Каким-то таким образом и вышло, что начало ноября, почти половина месяца прошла с тех пор, как Джеймс вручил ему статьи, а он едва дочитал вторую, да и то — без внимания. Джон поделился своими мыслями с Чесом, и тот с радостью поддержал его интерес к тому, чтобы всё-таки узнать причину происшедшего, за которое они страшно поплатились ради одного банального понимания. Он, виновато улыбаясь и касаясь его руки, сам признался: осознавал как никогда, что отвлекал его, но не мог остановить себя, потому что это лето хотелось если не остановить, то хотя бы проводить к порогу осени волшебным способом. А за статьями этого, конечно, не сделаешь.

Константин его понял: сам-то радовался, как ребёнок, когда парнишка уводил его буквально за руку в очередное неумолимо прекрасное место и показывал, что их общее лето столь красочное, каким не было никогда в их жизнях по отдельности. «Мы будто с тобой два тюбика с краской, Джон! — вдруг признался Чес однажды. — Отдельно — скучные, пусть и необычные цвета. А как только смешались, получили такой оттенок с прожилками, какой невозможно представить человеческому глазу». Константина всегда радовали эти сравнения, такие нежные и наивные, что хотелось в ту же секунду увлечь Креймера с свои объятия и желательно никогда не отпускать, чтобы не дай Бог мир ещё хоть на чуть-чуть смог испортить его.

Короче, проводили лето восвояси, может, несколько банальным способом, но с крупной долей адреналина: посреди ночи проснулись и рванули к океану, бурлящему и неспокойному. Оставив одежду на берегу, побежали, ёжась от холода, в одних плавках по влажному от лунного света пирсу и с разбега позволили чёрной блестящей волне схватить себя и унести на дно. В такие моменты, когда под тобой непроглядная тьма, над тобой — она же, сложно понять, куда надо плыть. Тоненький лунный пучок света указал им путь, и, раскачиваемые туда-сюда, они кое-как выплыли. В этом ночном купании было даже что-то жутковатое; о, это вам не штормящий дневной океан, поверьте! Когда что-то омерзительно касалось ноги, при свете дня мы могли быстро опустить глаза вниз и в ужасе отплыть. А тут… показалось или нет? А если нет, то куда именно плыть? А может, всё-таки водоросль?.. Пока думаешь на этими серьёзными вопросами, позади совсем случайно собирался гребень очередной внезапно возникшей волны и накрывал в буквальном смысле новым вопросом: как не утонуть?

Смеясь, а от смеха — теряя силы, соответственно, положение на воде, они тщетно пытались согреться быстрыми движениями и успевали подтапливать друг друга, при этом сами едва держась. На берегу оказались лишь благодаря волне; прибились вдвоём, схватив друг друга за руки, спиной на воде, чтобы видеть особенно звёздное небо. Потом всё же встали и поковыляли к своим вещам, бесполезно пытаясь вытряхнуть из плавок песок: большая ошибка всех плавающих на песчаном береге — барахтаться на мели… Уж ничем потом не вымоешь впитавшиеся в кожу песчинки. Джон сильно дрожал, а у Чеса слышно стучали зубы; укутавшись одним полотенцем на двоих, они побрели домой, подгоняемые холодным ветром, но счастливые.

— Завтра точно будем читать статьи… — говорил Чес, шмыгая носом. Джон закатывал глаза.

— Да, потому что сляжем с простудой. — Но в душе он всё равно был уверен, что они хорошо отпустили лето. Отпускать лето вообще в ноябре — это да, это могли сделать только они. Но оттого оно казалось ещё более живым и захватывающим. Джон только после этого заплыва, как ни парадоксально, вдруг слишком остро понял, что вот, наконец, они, два расстроенных инструмента, жили в своей мечте, и мечта была соткана не из сигаретного одурманивающего мира, а реальна: стоит прикоснуться, но она не распадётся, не улетит, она — уже крепко впитавшееся вещество. И они с Чесом — такие настоящие и счастливые, растворившиеся в этом океане, наверное, навсегда. Казалось бы, конец? Вот сегодня — точно?.. Нет-нет, только начало — другой истории, осенней истории, зимнеследующей истории, хоть такого слова и нет. И они вдвоём точно придумают, как проводить каждую из таких сказок.

========== Глава 30. Осколки в лучах солнца. ==========

Свой небесный свод каждый чинит в одиночку.

«Жалобная книга» Макс Фрай ©.

***

Перевалило за седьмое ноября, и Джон уже с трудом мог вспомнить себя годичной давности. Всё это было в другой жизни. И ему казалось справедливым

изумление, с которым он понимал, что всё же это текущая жизнь была частично подпорчена гнилью. Вселенской, ещё трудом объясненной, но гнилью; это Константин, как и многое другое о катастрофе, прочёл в статьях. И был глубоко удивлён некоторыми моментами… впрочем, тут что ни скажи — всё заставит брови нахмуриться, а взгляд — посерьезнеть.

После прочтения очередной статьи, более взрывной в плане открытия и более информативной, Джон неожиданно резко осознал, что вот именно завтра — горький и важный для него день. Одного задумчивого взгляда и слов «Завтра съездим в Ирвайн…» хватило вполне, чтобы Чес слегка побледнел и, сглотнув комок, закивал. Он всё понял. Он всё и сам вспомнил; вспомнил себя, такого ещё неуверенного и приближающегося к Джону аккуратными шажками, себя, изглоданного усталостью, твёрдой землёй и жгуче холодным ветром. А Константин как сейчас отпил из чаши самой госпожи Печали её тошнотворное варево и окунулся в омут отрешения, где витал убаюкивающий и разлагающий пар уныния. В точно таком же он пребывал где-то неделю или больше тогда. Но и теперь что-то заболело на месте отколовшегося кусочка сердца; и страшно от этого ещё сильнее: пустота, а ноет…

Весь вечер затянулся словно дымом от чьей-то сигареты; вероятно, от сигареты Джона тех лет, что курил и ошибочно искал в свёрнутой бумаге с набором дерьмовых трав успокоения, а оно было совсем в другом. Оно было в парне, что измученно заснул тогда на его плече. Вроде, ужин проходил как обычно, но некоторая струна жутко натянулась в воздухе и должна была ослабнуть разве что послезавтра. Ближе ко сну, когда они, полулёжа на мягких пуфиках, лениво перелистывали книжки, изредка поглядывая в окно со второго этажа, Чес не вытерпел — бросил в сторону свой том, подошёл к Джону и аккуратно прилёг рядом с ним, уткнувшись носом ему в шею. Он ничего не сказал, ничего не попросил, но Константину оказалось так несложно дотронуться до этих воспалённых, горячих мыслей. Он просто прижал к себе парнишку и стал шептать нечто успокоительное, зарываясь губами в его навечно пропахшие океанским бризом волосы. И чтобы добить их окончательно, начался дождь, прямыми длинными каплями забивший по стеклу.

Никакой уют второго этажа не помогал прогнать подступающую из тёмных углов комнаты горечь. Только вокруг них образовался шаровой защитный слой от этого, да и то, наверное, слабый… Но Джон знал: надо было просто переждать, переждать эту ночь и эти странные тени. Демонов на этой планете нет и, видимо, не было (впрочем, об этом не сегодня), однако существо похуже дьявольского отродья заронилось в душу каждого выжившего. Константин ощущал, как оно росло и заполняло густой смачной субстанцией его душу; а залей это ещё колким мрачным дождём, так вообще хоть собирай вещи и уезжай. Чес иногда вздрагивал — от холода или остро колющей его в сердце меланхолии. Но вдвоём было не страшно пережить это. Как и год назад, стараясь прижаться друг к другу как можно ближе, они заснули в полусидячем положении, при этом взявшись за руки и вдыхая солнечный аромат друг друга. До сих пор ничего интимнее этого наивного, ребяческого состояния и скромных прикосновений для Джона не было, хоть они и давно были любовниками. Частичка неизбежного, безумного и трогательного была в этом спасительном засыпании вдвоём под шум концентрирующегося мрака.

Проснулись с традиционно затёкшими мышцами и безотменным просветлением в голове. Тени-печали разбежались по своим норкам, а дождь размыл только небо, сделав его белёсым с пролысинами серого. Вчерашнее казалось не более чем болезненной вспышкой, а оба они будто поддались слишком глупой слабости. Зато голова была ясная, а мысли, хоть и окрашенные в мерклые тона, имели в себе логику и понятность. Джон сказал, что нужно ехать с утра, пусть оно и выдалось таким, в которое хотелось только валяться дома с большой яркой кофейной кружкой в руках и тёплой книгой на коленях. И изредка добираться до кухни, чтобы зажевать сдобную булку или сэндвич. Но, увы, пришлось нехотя принять максимально тёплый душ, ёжась, выйти из ванны и быстрее натянуть на себя кофты. Чес варил кофе в джезве (каждый день — какое-нибудь разное, вот что значило — бариста в доме!), а Джон поджаривал тосты и нарезал бесконечную ветчину вместе с сыром для них. Переговаривались бодро, но нечасто; Чес мёрз от несуществующего холода в своей тёплой кофте, а Джон понимал, что надо было пережить сегодня и поскорее пригнать к причалу их жизни «завтра». Позавтракав, Константин ушёл заводить машину, а Креймер взял вчерашнюю газету. Удивительно, какими ловкими и общими словами отбрасывались журналисты насчёт катастрофы. Конечно, немного правды там можно было найти, но всё-таки… обычные люди, не попавшие к удаче в фавориты, сидели почти что в блаженном неведении. И, может, так и надо было, но Джон всё же считал, что это несправедливо. Хотя они так и предполагали с Чесом, так и предполагали…