На осколках цивилизации
Шрифт:
Константин дышал тяжело, будто его рёбра обтянули громоздкие цепи и туго сошлись впереди; дождь продолжал лить как из ведра; в углу их комнатушки закапало сильнее. Мужчину убаюкивала и успокаивала эта капель, так что он и сам не заметил, как впал в полудрёму, такую беспокойную, как, впрочем, и все его сны сейчас. После сегодняшнего разговора он и не знал, кто ему Креймер и с какой точки зрения принимать решение: опасность или спасение. Но, засыпая, Джон почему-то подумал о третьем варианте — самом противоречивом, но таком типичном для его жизни: Чес ему и друг, и враг, и решать это надо со всех точек зрения.
Джон понял, что и вторую ночь подряд провёл в сидячем положении; он, кажется, лишь однажды забылся глубоким тяжёлым сном, а когда сквозь дремоту приоткрыл глаза, ощутив носом дым и оттого проснувшись, увидал невдалеке Креймера, вероятно, курящего. Тогда Константин ничего не сделал, лишь выдохнул и покачал головой — этот глупец убивал себя, но останавливать его слишком часто и рьяно нельзя: всё-таки, парень взрослый, должен сам всё решить. Только какое-то чувство вины с тех пор так и не слезало с Джона, будучи едва заметной, но имеющей место быть ношей.
========== Глава 16. Скупее скупого. ==========
Я сделаю тысячу шагов тебе навстречу, но ни одного — вдогонку.
Неизвестный автор ©.
На утро тело заныло сильнее, в особенности — больное плечо; Чес практически полчаса откашливался, и Константин, как никто другой, знал причину. Даже сигареты пересчитал и недосчитался целых двух. «Что ж так мало?» — злорадно усмехаясь, подумал он, но ничего Креймеру не сказал. Погода выдалась до ужаса прохладной, влажной и жутко неприятной; туман вновь плотно повис над городом. Есть было почти нечего: пару кусков, завалявшиеся на дне консервной банки, не считаются, как и полглотка грязной воды. Короче, это было самое ужасное утро из всех… хотя нет, у Джона было и поужаснее. Полторы недели назад.
Распрямившись и размяв затёкшие и замёрзшие за ночь тела, они тут же подняли вопрос о том, куда идти дальше. Ибо после увиденного вчера делалось как-то нехорошо.
— А вдруг они уже и до твоего Ред-Хилла добрались? — спрашивал Чес, пытливо глядя на него. Джон ходил кругами по комнате, изредка спотыкаясь о здесь же валяющиеся булыжники.
— Как нам быть тогда? Может, есть смысл идти вообще в другое место? Где мы точно встретим людей и спасёмся?
— Ага, в Лос-Анджелес? — остановившись, язвительно спросил Джон. — Где мы совершим первую и последнюю нашу космическую прогулку?
— Я же не говорил про него…
— Но мы ничего не знаем о ситуации вокруг. И лучше всё же дойти до того места. Или убедимся, что мы были правы, или будем искать другой путь выхода. Всё просто.
— Но как же вчера?.. — Чес запнулся, но тут же поднял на него выразительный взгляд; тому было несложно понять.
— Обойдём их. По другой дороге. Мы же решили. Чего ты?
— Да просто… — он опустил голову в сторону и горько усмехнулся, — я вот вчера подумал, что мы ведь обычные люди, а они наверняка какие-нибудь сверхсущества. И что им стоит, в таком случае, найти нас, угадать наши хитрости и обходные пути?
— Думаешь, им нужны каких-то два человечка вместо той же тысячи, которую они смогут отловить в более людных местах? Не думаю.
— Но вчера же напали… полетели таки бомбить дом. Мне не кажется это случайностью, — Чес серьёзно
— Если кто-нибудь вообще в принципе что-нибудь знает… — многозначительно добавил Джон и направился к выходу; парнишка тоже привстал со своего места и поплёлся за ним.
— О, об этом даже не волнуйся! Люди ещё те крысы…
— Которые почему-то так и не убежали с тонущего корабля, — они встретились взглядами около двери; Чес задумался, вновь, наверное, вспомнив своё прошлое, связанное с той сектой. Константин лишь выдохнул и вышел на улицу. Ведь и правда, там, где им надо, людишки действительно изворотливы и хитры, но вот думать чуточку шире… не дано. Да, верное сравнение с крысой. Впрочем, Джон тоже понимал, что недалеко ушёл от той серокрысиной толпы — сам-то такой же. А может, ещё и хуже…
Они двинулись по едва заметной дорожке куда-то вперёд. Шагалось тяжело, тело ныло после трудной ночи, а голова раскалывалась от невыносимых, но не облекаемых хоть в какие-нибудь формы мыслей. Плечо стало болеть меньше, но всё равно пульсировало; Чес проверил и сказал, что всё в порядке, главное, резко не дёргаться.
Вскоре появился и стимул идти быстрее — какое-то ярко-оранжевое пятно разлилось где-то далеко позади них, будто на окраине города, и медленно расползалось во все стороны ветром. Джон даже не мог предполагать, что это, но сразу определил, что наверняка не очень-то полезное для них — либо попало в какой-то завод, либо произошла утечка чего-нибудь… короче, сомнений в том, что на них надвигалось облако химически опасных соединений, не было. Но Константин, конечно же, понимал, что, как им ни беги, облако всё равно быстрее, и если в нём нечто ядовитое, то оно в любом случае достигнет их…
Чес почти что не волновался об этом, выглядел даже каким-то слишком спокойным для данной ситуации; но потом Джон пригляделся и понял: тот был жутко уставшим, будто не спал, а его бесконечный кашель мешал ему идти. Тогда он всерьёз задумался над следующим: не нажил ли себе напарник отвратительных плодов курения в грудную клетку? Ведь если да (а наверняка да), то это могло обернуться от астмы до… Константин неосознанно вздрогнул, когда в голову пришло это слово; и оно было этаким сигналом от его прошлого — рак. И ведь могло. Вполне. Никто не застрахован. Даже он, заядлый курильщик, что не выпускал сигарету изо рта почти всю свою тогдашнюю осознанную жизнь, заимел этот недуг; остаётся лишь только с содроганием догадываться о последствиях, что подготовлены Чесу с его и так угробленным здоровьем.
Только тогда Джон понял, что злился. Жутко злился: как на себя, так и на бывшего водителя. Хотя вообще эта эмоция была глупой в его настоящем положении: а не пофиг ли ему должно быть на всё это? Но как-то нет, не пофиг; и он не находил внятной причины почему. Вот не чувствовал он в своей душе той холодности, а наоборот, был готов… спасать? Быть может. Но точно — действовать. И от этого разногласия внутри себя он становился раздражительным ещё больше — приходилось делать всё в реальности так, будто ему было всё-таки равнодушно. А когда истинные намерения сильно различаются с тем, что внутри, становится жутко и тошно.