На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Это Рихард. Это же он! Он жив! Жив!
Позабыв о своем желании найти Гзовскую в тот же миг, следуя за своим сердцем, Лена резко направилась вниз по лестнице, даже не глядя на ступеньки, рискуя при этом оступиться и свернуть себе если не шею, то ноги, ее достояние и сокровище в прошлом. Она лавировала между людьми, механически произнося дежурные слова извинения, когда толкала их плечом или наступала на чьи-то ноги. И упорно старалась удерживать взглядом светловолосую голову летчика впереди, боясь потерять ее из вида.
Что-то выкрикнула Ильзе громко позади нее, и Лена всего на
Нет, не так. Это Рихард курит там, на улице, возле театра, обсуждая с товарищами постановку. Это определенно он. Должен быть он. Она ведь загадала это в новогоднюю ночь.
Он был там. Стоял к ней спиной, о чем-то болтая со своими товарищами, и курил. Те секунды, которые заняло у Лены в несколько быстрых шагов дойти до него и схватить за рукав, она даже не помнила позднее. Словно это был один миг. Между радостным ожиданием и моментом, когда ее надежда разбилась как стекло.
Конечно же, это был не Рихард. Совершенно другой мужчина, с явным удивлением обернувшийся к Лене, когда она коснулась его. Даже ниже ростом Рихарда и уже плечами, что могло подсказать об ошибке еще раньше, до того, как она тронула его за рукав.
О чем она думала, когда преследовала этого немца? Рихард был мертв. Он умер прошлым летом, когда его самолет сбили над Средиземным морем. Пора было признать это. Пора перестать надеяться какой-то маленькой частичкой сердца на то, что он мог выжить тогда. Дура, она просто дура! Как можно было поверить в чудеса старой пуговицы?..
И все-таки пуговица выполнила два из трех желаний Лены, как она поняла позднее. По-своему. Не так, как хотела сама Лена. Ведь в начале февраля она вернулась в театр, практически погрузилась в танец, пусть и не творя его на сцене сама. А спустя две недели, возвращаясь из очередного визита к Мардерблатам в квартиру на Каролиенштрассе, увидела Рихарда, как и просила у пуговицы. Он был одновременно и похож, и не похож на себя на этой открытке, которая стояла в витрине книжного магазина. Именно знакомая улыбка, которую не перепутаешь с ни одной другой, награды на мундире и поза зацепили взгляд. Эта карточка стояла в рамке на столике в одной из гостиных Розенбурга, ее особенно любила баронесса, которая планировала даже заказать по ней портрет маслом, чтобы повесить тот на стену одной из гостиных замка. Именно на этой карточке Лена оставила кровавый отпечаток, словно проклиная летчика на фотографии.
Интересно, вспомнила ли мать фон Ренбек о своем намерении сейчас, когда все, что осталось от Рихарда — лишь его фотокарточки? Мелькает ли в ней хотя бы изредка сожаление о том, что она убила ребенка своего сына, тем самым
Лена не хотела думать о баронессе. И вспоминать тот ужасный день, когда та отдала ее в руки Ротбауэра. Потому поспешила толкнуть дверь под легкий звук колокольчика и подойти к продавцу с просьбой продать ей эту открытку.
— Это целый набор, фройлян, — поправил ее продавец, старик в клетчатом жилете и нарукавниках как у конторщика. — Вот, смотрите сами. Тут все асы нашего доблестного люфтваффе. Если хотите одну открытку, то придется взять все остальные.
Все открытки Лена не хотела, но другого выхода не было, и она отсчитала целых пять марок за стопку ненужных ей изображений офицеров люфтваффе. Она быстро нашла потом ту, что искала и достала ее из стопки, желая убедиться, что это действительно Рихард, и ей не привиделось в этот раз.
— А, Рихард фон Ренбек, «Сокол Гитлера»! — заглянул на открытку продавец, перегнувшись через прилавок. — Давненько о нем ничего не писали газеты… Странно даже как-то, обычно он часто мелькал в сводках или статьях с фронта. Наверное, он попал в передрягу и сейчас восстанавливается где-нибудь в Альпах.
— Он погиб, — прошептала Лена, чувствуя, как сжимаются голосовые связки, словно не желая издавать эти страшные слова.
— Фройлян что-то путает, — произнес неуверенно старик и взял из ее рук карточки, чтобы найти нужную ему. А потом показал Лене другого летчика со схожими наградами на форме. — Вот, это Генрих Витгенштейн. Это он погиб совсем недавно, в январе. А ведь только недавно получил очередную награду фюрера. Ужасная потеря для рейха! Лучший ночной летчик-истребитель! О нем была еще статья-некролог в «Фолькишер Беобахтер» почти на половину страницы. Если бы «Сокол Гитлера» погиб, то об этом бы тоже написали не меньше! Более того — сообщили бы по радио в сводках, я уверен!
— Его семья не пожелала такой известности, — проговорила в ответ рассеянно Лена, чуть разозлившись настойчивости старика переспорить ее. — У его дяди больное сердце. От него попытались скрыть смерть Рихарда. Чтобы не стало хуже.
И чтобы не слушать возражения старика, поскорее ушла из книжной лавки, оставив остальные открытки на прилавке. Лене были совсем ни к чему они и совершенно безразлично, что подумает о ней продавец. Наверное, сочтет очередной поклонницей красивого летчика. Среди ее коллег-машинисток было немало таких, увлеченных, как артистами кино, героями нации — летчиками или подводниками, который так славило министерство пропаганды.
Наверное, не стоило этого делать. Ильзе была права. Время стерло бы лицо Рихарда из памяти Лены, помогло бы забыть прошлое, по-прежнему цепляющее острыми крючками за душу. Наверное, нужно было спрятать эту карточку подальше, пытаясь успокоить сердце, растревоженное недавним обманом зрения. Нужно забыть. Как о странном сне, похожим на качели — то в верх от восторга, то вниз от ужаса. Не цепляться за ускользающее прошлое, а просто отпустить его. Ведь эта смерть случилась ей только на благо, как твердила Лене когда-то Катя. Теперь можно было забыть о том, какое страшное преступление совершила против своей страны, полюбив немецкого летчика и подарив ему то, что должна была хранить для другого. Вычеркнуть все это из памяти и притвориться, что ничего это не было, когда наконец-то советская армия ступит в Германию и принесет долгожданный мир.