На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Тревога за Гизбрехтов моментально вспыхнула в душе. Они оба, выходит, попадали под удар. За военнопленных Лена почему-то сейчас не так сильно переживала — был четверг, а разгрузка угля происходила строго по субботам. Значит, больше шансов попасть под налет было у пожилых немцев.
Удивительно, но начальник отдела отпустил ее без лишних объяснений. И дело было не только в родственниках, которые были во Фрайтале. Лена была записана в отряд по разбору завалов после бомбардировок и должна была занять свое место в отрядах рабочих добровольцев, как только налет прекращался.
Она с трудом добралась до Егерштрассе. Руки и ноги и так тряслись от волнения и тревоги, а при подъезде
Лене надлежало нацепить на рукав повязку добровольца, как только въехала во Фрайталь, но она торопилась прежде узнать, что с Гизбрехтами все в порядке, когда уже пешком, катя велосипед рядом с собой, пробиралась по улицам городка между обломками от домов, ямами от воронок и глыбами вздыбленного асфальта. Осторожно огибая раненных, сидящих тут же на земле, суетящихся добровольцев и остработников, разбирающих завалы.
Первой на ее пути была аптека, которая располагалась стена в стену со зданием администрации городка. Теперь же от обоих домов осталась только общая стена и осколки боковых стен. Конторки с лекарствами были похоронены под балками. Лене оставалось надеяться, что Людо ушел из аптеки в убежище, едва услышал звуки тревоги. Иначе он определенно бы не выжил при попадании бомбы.
А вот Егерштрассе не пострадала вообще, как выяснилось, как и часть других улиц, лежащих подальше от центра и от станции. Лена нашла взволнованных Гизбрехтов внутри их небольшого домика. Как выяснилось, Людо при первых же звуках сирены запер аптеку и побежал домой изо всех сил, зная, что Кристль будет переживать вдвойне, если он не будет рядом во время налета. Так и пересидели бомбардировку в подвале рядышком, надеясь, что бомбы томми упадут в стороне от их дома, и они выйдут из подвала живыми. С ними же пережидала налет и фрау Дитцль с детьми, потому что в ее собственном доме не было такого подземного этажа, а лезть в маленький погреб с двумя детьми было затруднительно.
И Лена снова как завороженная уставилась на ее младшего сына — светловолосого пухлого бутуза в полосатом комбинезоне, который скоро уже должен был сделать свои первые шаги. Она старательно избегала встреч с соседями на протяжении нескольких месяцев. Слишком больно было видеть их, слишком напоминало о том, что у нее отняли когда-то. Ей казалось, что дыра в ее животе, которая образовалась после насильного аборта, уже затянулась. Но нет, стоило увидеть ребенка, и снова противно заныли шрамы, которые, видимо, так и остались где-то внутри.
— Я должна идти помогать при разборе завалов, — вспомнила Лена, отстраняясь от рук Кристль, которая обняла ее за талию и никак не могла отпустить от себя. Ускользнуть от обязанностей рабочего фронта было невозможно, особенно после усиления условий «тотальной войны». Любой проступок вел к увольнению с привычной работы и пополнению работниц военного завода. А помогать нацистам производить оружие… Уже лучше пойти разбирать завалы, несмотря на тошноту, подкатившую к горлу, при виде последствий, которые нанесла бомбардировка. Особенно пострадала станция, где в тот момент ждали поезда для дальнейшего пути на запад беженцы с восточных земель Германии. Сложившаяся крыша здания станции погребла под собой тех, кто успел добежать до убежища. Остальных бомбы настигли прямо на перроне. Лена старалась не думать о
Лена думала, что никогда не доведется пережить это снова. Столкнуться лицом к лицу с последствиями страшного налета авиации, несущего только смерть и горе. Слышать стоны боли вокруг, плач детей и женщин, крики растерянных выживших, которые искали тех, кто был рядом, но потерялся в вале огня и взрывов. Видеть кровь и страшные раны, кого налет навсегда оставил инвалидом, поставив свою ужасную метку.
Она словно вернулась назад во времени, когда стояла на горевшем поле, растерянная и оглушенная горем, которое так неожиданно ворвалось в ее жизнь. Видела личико Люши, поникшей в траве безвольной куклой и по-прежнему сжимающей в пальчиках тот проклятый бумажный самолетик…
— Какого черта?.. — толкнули вдруг Лену больно в бок пожилые мужчины-добровольцы, несшие носилки с раненой женщиной. Только тогда она поняла, что на какие-то мгновения застыла столбом посреди площади, заваленной битым кирпичом, какими-то бумагами и багажом беглецов и поспешила отойти, уступая дорогу носилкам. При этом бросила на раненую взгляд и тут же пожалела об этом — все лицо несчастной было залито кровью, один глаз выбит, а кисть руки была оторвана и висела на лоскуте кожи. Женщина бережно прижимала ее к себе, словно ребенка, явно не понимая, что осталась калекой после сегодняшнего дня. Понять ее возраст было сложно — волосы несчастной были покрыты серо-белой пылью, как у старушки.
— Где ваши инструменты, фройлян? Что вы принесли с собой? — налетел тут же на отвернувшуюся в ужасе Лену другой немец, гораздо моложе, в черной форме с партийным значком на груди. Она видела его несколько раз на улицах Фрайталя, этот однорукий немец был инструктором у отряда местного гитлерюгенда. Лене все время хотелось прижаться к стене, когда они попадались ей навстречу, эти маленькие немцы, которых растили для того, чтобы они убивали ради фюрера. Эти мальчики, так похожие на Руди, проходили мимо нее строевым шагом за своим инструктором и кричали с пустыми глазами заученные ответы на вопросы.
— Кто пойдет в атаку первым и без страха? — Я, мой группенкомандер!
— Почему вы пойдете в атаку? — Чтобы убивать врагов ради моего фюрера!
Неудивительно, что сейчас, когда этот эсэсовец схватил Лену за руку, она так отшатнулась от него под его ругательство. Он руководил здесь спасательными работами и был недоволен всем — нерасторопностью пожилых добровольцев, слабостью немецких женщин, непониманием его команд остработниками, преимущественно женщинами и девушками, которых согнали со всей округи. Только его «птенцы» были шустры и послушны, как обычно, впрочем, стараясь держаться от самых опасных мест из-за обрушения балок или горящей кровли.
— Где ваша лопата? Чем вы будете работать? Обломки стен иногда приходится разбивать, чтобы добраться через завал до несчастных. Вы будете делать это руками, тупая курица? — орал на нее эсэсовец во все горло, отчего ей хотелось вырвать локоть из его хватки единственной руки и уйти прочь. Она не обязана помогать им вовсе! И это возмездие им за все то горе, что они творили на чужих землях — эти смерти и увечья!
Мимолетная мысль, после которой Лену обожгло чувством обжигающего стыда, когда она увидела поверх плеча немца детского плюшевого мишку, лежащего в огне на развалинах здания. Что бы ни творили взрослые, дети не виноваты и не должны страдать. Никогда!