На осколках разбитых надежд

Струк Марина

Только вот сможет ли она сделать? Когда так невозможно даже карточку убрать в ящик столика, следуя поговорке «С глаз долой — из сердца вон».

А в том, что советская армия рано или поздно придет сюда, в этот маленький городок под Дрезденом, у Лены уже не было больше сомнений. «Ленинград освобожден!», писала она восторженно на клочке бумаги, который передавала военнопленным, всего несколько недель назад. Осада города на Неве, о которой она узнала уже здесь, в Германии, и которая длилась так невыносимо долго, наконец-то завершилась победой советских войск.

Хотя нет-нет, но все равно порой возвращалось привычное сомнение — по радио обе немецкие стороны твердили

почти одно и то же только на свой счет. Нацисты уверенно заявляли о своих победах, а «Свободная Германия» в пику им твердила немцам, что советские войска уверенно движутся к бывшим границам своей страны, и что вот-вот откроется второй фронт союзников. От этой противоречивой информации и от вида Дрездена, который по-прежнему не попадал под налеты британской и американской авиации и жил обычной жизнью, создавалось ощущение правоты нацистов и бесконечности этой ужасной войны. К тому же вести из шахт тоже не способствовали хорошему настрою — каждый раз, как записка возвращалась от военнопленных, список имен погибших множился, и это приводило Лену в ужас. Из более сотни человек к началу весны 1944 года в шахтах осталось всего шестьдесят восемь мужчин.

Но не лгать Кристль каждый раз, когда та, видя заметно побледневшее лицо девушки, спрашивала: «Как там твой брат? Он жив?», не могла. Одной ей ни за что не справиться. Особенно сейчас, когда все стало так плохо с продовольствием, что пришлось открыть второй чемодан нарядов Эдны, к которым так и не прикоснулась, и через Ильзе продавать ее знакомым девушкам тайком от Людо. Те, тесно общающиеся со служащими администрации гау или офицерами Дрезденского гестапо, могли себе позволить новые наряды и обувь, выменивая их на карточки или на продукты у Лены. В основном, Лена старалась получить муку. Из этой муки они с Кристль сами ночами пекли хлеб, пусть без дрожжей, масла и сахара. Потом из этого хлеба они сушили сухари, чтобы позднее передать в узелке советским военнопленным. Иногда Лена ухитрялась вложить микстуру от кашля, зная, как часто их мучает бронхит, в большинстве случаев перерастающий в воспаление легких.

«Фюрерова погодка» мучила многих в ту холодную пору и не только в простуженных насквозь бараках военнопленных. Даже весной она ухитрялась проморозить до костей и достать до самого нутра, чтобы человека захватила в свои объятия болезнь. Это произошло и с Эдной, которая неожиданно заболела в середине марта. Людо чуть с ума не сходил от тревоги, что соседка, «вечно сующая во все свой нос» фрау Маллер услышит ее громкий кашель и донесет куда следует. Вернувшись как-то раз, после очередного осмотра девушки, Людо долго молчал за ужином, бросая на встревоженную жену мрачные взгляды. И только к концу, когда настало время привычной после ужина трубки, немец нарушил молчание:

— Эдне не становится лучше. Слава Богу, жар не вернулся, и легкие чистые. Но ее кашель… Рано или поздно нам придется подумать о том, чтобы вывезти Мардерблатов из Дрездена. Если ей не станет лучше, конечно.

— Вывести из Дрездена? — переспросила его Кристль. — Но куда? Мы больше не знаем мест, где можно спрятать их. Где мы их укроем?

— Я что-нибудь придумаю, не бери в голову, — выдавил из себя тихо Людо, отводя взгляд в сторону. Но при этом он встретился глазами с Леной, которая наблюдала эту сцену внимательно, и в той тени, что мелькнула на его лице, девушка прочитала ответ свои подозрениям, возникшим при этих словах. Ей вспомнилась еврейка из тюрьмы, которую когда-то укрывали немцы и которую попросили в итоге уйти, испугавшись последствий своего преступления перед рейхом. Уж слишком похожей показалась ситуация сейчас.

Неужели Людо способен на это? Неужели его страх перед рейхом настолько силен, что он решится выбросить Мардерблатов

на улицу, как неугодных щенят?

Думать об этом было не по себе. Раньше Лене казалось, что Людо отличается от остальных немцев — смелый и решительный настолько, что когда-то не побоялся сотрудничать с поляками, да еще спас ей, беглой пленной, жизнь. Но вот прошло некоторое время, и он превратился в совсем другого человека. И Лена опасалась, что ради спасения своей жизни он может пойти на крайние меры. Оставалось только надеяться, что момент, когда ему придется делать этот страшный выбор, никогда не настанет. И что война закончится в скором времени.

Лето вступило во Фрайталь свежестью зелени, поздним цветением яблонь, первыми всходами огородов на любом свободном клочке домов. А кроме того — началом освобождения Белоруссии и высадкой союзников в Нормандии. Пусть нацистские газеты продолжали твердить, что Атлантический вал [143] несокрушим, что союзники будут остановлены и опрокинуты в море! Пусть в редакции все озадаченно обсуждали происходящее и были категорически недовольны, уже не скрывая своих эмоций и мыслей, как раньше. При этом Лена старательно гнала от себя мысли, что именно июнь, принесший ей долгожданные вести, когда-то отнял у нее двух дорогих людей — маленькую Люшу и Рихарда. Однажды «Свободная Германия» все же произнесла их в середине июля.

143

Система долговременных и полевых укреплений длиной свыше 5000 км, созданная нацистской армией в 1940–1944 гг. вдоль европейского побережья Атлантики от Норвегии и Дании до границы с Испанией с целью предотвращения вторжения союзников на континент. Широко рекламировался нацистской пропагандой как неприступный.

Минск освобожден от нацистских войск в начале июля. Советская Армия значительно продвинулась в западных землях своей страны.

Лена не смогла дослушать это сообщение до конца. Ее не волновал список пленных нацистов, в который так внимательно вслушивалась Кристль. Ей не хотелось видеть никого из Гизбрехтов почему-то, хотелось остаться одной, чтобы снова и снова прокручивать в голове эти слова, но только на русском языке.

Минск освобожден.

Лена сидела на заднем крыльце и сжимала дрожащие руки, чтобы хоть как-то успокоить себя сейчас. Ее буквально колотило. Сердце билось как бешеное в груди, словно вторя этим двум словам. Это значит, что скоро точно сюда придут советские войска. Значит, и ее, и остработниц, которые так часто попадались ей в Дрездене и во Фрайтале, и военнопленных с тех проклятых шахт спасут. Вернут домой, где она первым делом направится на Кальварию, чтобы убедиться, что могила папы и Люши нетронута. А потом узнает, где похоронена ее мама, чтобы перенести ее прах туда, где лежат родные. Узнает, где сейчас Коля, и постарается разыскать его. И Котя… Наконец-то узнает, что случилось с Котей.

Да, Ротбауэр назвал ее предательницей. Объявил, что она словно Иуда продалась за блага, которые рейх так сладко обещал предателям. Но ведь можно все решить… во всем разобраться… Так должно быть! Она сумеет оправдаться по этому обвинению, ей казалось, что точно сумеет. Но вот как оправдать ее любовь к врагу? При том, что она сама не готова была отрекаться от этой любви, которую война и подарила ей, и так безжалостно разрушила.

— Минск освобожден, — прошептала Лена позднее ночью Рихарду, глядящему на нее с широкой обаятельной улыбкой с открытки. — Скоро войне конец… Почему ты не сумел?.. почему не вернулся?.. Почему?