На осколках разбитых надежд

Струк Марина

Наверное, это чувство стыда и погнало Лену без страха туда, куда побоялись влезть даже мальчики, готовые отдать свою жизнь за фюрера. Она даже не раздумывала толком тогда в те минуты, словно ее вел кто-то свыше пролезть под грозящими обрушиться останками стен, словно инвалидов, ищущих опору друг в друге, под возвышающимися над ними горящими балками остова крыши. Она медленно двигалась на детский голос, чтобы спасти этого маленького ангела, не пустить его на небо к остальным, которых забрала к облакам эта проклятая война, как когда-то Люшу.

Ее звали Лотта. Маленький светловолосый ангел, который вернул ей Рихарда с небес.

Или это было очередное волшебство щетинок щетки трубочиста

и пуговицы с его формы?

Глава 47

Если бы это случилось на какие-то месяцы позже, закончилось бы все гораздо печальнее. Его не спасло бы ни положение, ни заслуги перед рейхом, ни связи семьи и высокопоставленные знакомства. Всего какие-то месяцы предопределили всю дальнейшую судьбу. Словно Господь решил, что все должно было случиться именно тогда, поздней осенью 1943 года, когда еще можно было выскочить на ходу бешено вертящейся карусели, которая называлась «следствие по делу преступления против рейха» и не сломать при этом себе шею. И не остаться калекой, что тоже было немаловажно при тех способах дознания, которые там выбирались.

Первым делом подумалось, что все-таки авантюра с посещением лагерей не обошлась без последствий. Хотя у Рихарда даже не забрали оружие, к его безмерному удивлению. Поезд на Лейпциг он дожидался в вокзальном кафе за чашкой кофе, пусть и под пристальным надзором сопровождающих солдат и унтер-офицера, в которых только по нашивкам можно было определить сотрудников гефепо [145] . А в самом поезде разместился в комфортном купе, вытянув ноги и откинув голову на бархатный подголовник. При этом Рихард был абсолютно спокоен, и это спокойствие помогло сконцентрироваться на главном — на вопросах, которые сейчас крутились в его голове.

145

Тайная полевая полиция (нем. Geheime Feldpolizei). Группы и команды ГФП являлись исполнительными органами полевых и местных комендатур. Первоначально формально подчинялась разведке и контрразведке военных формирований вермахта, полевым и местным комендатурам, а с января 1942 г. официально была подчинена IV управлению РСХА (гестапо относились: контрразведка; наблюдение за военной корреспонденцией; контроль за почтовыми, телеграфными и телефонными отправлениями населения, охрана почтовых сообщений; розыск и пленение военнослужащих противника, оставшихся на захваченных территориях; проведение следствия и дознания, а также надзор за подозрительными лицами из числа гражданского населения в зоне боевых действий и в вермахте с целью выявления изменников.

Что произошло? Что стало причиной его ареста? Были ли действительно тому виной неосторожные поиски Лены в лагерях рейха? Или это последствия ареста одного из людей системы «Бэрхен» несколько недель назад? И если заговорил в гестапо этот «подводник», что рейху уже известно?

В любом случае, Рихард надеялся узнать обо всем по приезде на место, понимая, что едва ли его разместят под домашним арестом. Он вдруг неожиданно вспомнил во время этой поездки, как когда-то одного из его сослуживцев арестовали по подозрению в «спекуляции» в 1941 году во Франции, когда тот обменял несколько банок консервов и куль муки из своего пайка на рулон шелка, чтобы послать матери и сестрам. Проклятые французы сдали его товарища сразу же, как сами попались на перепродаже немецких консервов на городском рынке. Тогда вся эскадра встала горой за этого летчика (жаль, он не мог вспомнить, кто именно это был), и военной полиции пришлось отступить. Сначала этого сослуживца посадили под домашний арест на время следствия по его делу, а потом всего лишь понизили в звании с вынесением предупреждения.

Наверное, поэтому и сейчас арест Рихарда произвели втайне от всех на аэродроме. Только ограниченный круг лиц знал о том, зачем он уезжает из

части в сопровождении солдат гефепо. Интересно, что им скажут после, если он не вернется? Просто объявят его преступником рейха, не вдаваясь в причины? Или все-таки скажут, что Рихард предал нацию, помогая спасаться евреям? Или расскажут о преступной связи с русской, что так позорит его мундир и его нацию?

Будут ли презирать Рихарда за это те, с кем еще недавно он делил суровые военные будни и кого он так прикрывал и в небе, и на земле? Будут ли стыдиться прежнего товарищества или поймут причины, которые толкнули Рихарда на это?

Арест явно был не домашним. В Лейпциге их маленькая группа не стала ждать поезда на Берлин, а нашла присланный за Рихардом транспорт, в котором его доставили в небольшой город Торгау. Рихард сидел на заднем сидении авто рядом с унтер-офицером, почти плечом к плечу. Барабанил по стеклу и по крыше кузова ноябрьский холодный дождь, зарядивший стеной, чему Рихард был несказанно рад — в непогоду определенно не будет вылетов, а значит, сегодня томми и янки дадут наконец-то передышку его родной Германии.

Наверное, это была совокупность моментов — погон с буквами ГФП буквально перед глазами, цвет формы люфтваффе и шелест дождя, которым встретил их Торгау, когда машина въехала за высокие стены форта Цинна, где, как оказалось позднее, теперь располагалась военная тюрьма. Но Рихард вдруг, при выходе из машины во дворе форта, провалился на несколько секунд в другую реальность, когда шагнул под холодный ливень.

Оглушающе громкий звук выстрела. К его ногам падает тело мальчика. Худого, щуплого парнишки, под грязью на лице которого все еще были видны веснушки — маленькие отметины солнечного лета. На лице не просто капли дождя, щедро поливающие эти проклятые земли, превращая аэродром в непролазную грязевую жижу, мешающую нормально взлетать. На лице капли крови. Он чувствует ее на своем лице. Ощущает ее на своих сухих растрескавшихся губах…

Это короткое воспоминание было настолько реальным, что выбило Рихарда своей жестокостью на некоторое время из происходящего сейчас. Он совершенно машинально отдал оружие и личные вещи, которые были при себе. Потом точно так же машинально снял с себя мундир с наградами, когда ему было объявлено, что отныне он недостоин носить эту форму и должен остаться только в форменных брюках и рубашке.

Могло ли быть так, что он совершил преступление против гражданского? И потому он находится здесь, в стенах этой военной тюрьмы, где за ним с противным лязгом закрыли дверь камеры с маленьким окошком? И где это произошло? Вряд ли это была Сицилия с ее удушающей жарой или Тунис, где местные мальчишки были так непохожи на того мальчика из видения.

Значит, Восточный фронт…

Остаток дня, пока сигнал не возвестил о том, что тюрьма погружается в сон, Рихард провел в полном одиночестве и в попытках вытащить из памяти что-то еще, помимо тела мальчика у своих ног, звука выстрела и крови на своем лице и мундире. К его удивлению, его оставили в покое на эти долгие часы. Только изредка отодвигалась задвижка в оконце, и в камеру заглядывали чьи-то глаза. Да принесли ужин — вязкое тягучее варево и жидкий эрзац-кофе, к чему Рихард даже не прикоснулся из брезгливости.

Но все попытки вспомнить что-то новое были безуспешны. Только разболелась адски голова от этих усилий. Как обычно, заломило в затылке и висках и затошнило от этой боли. Но подходить к грязному клозету Рихард не желал — лежал на неудобной узкой кровати и боролся с этим приступом, как мог, сдавливая виски и кусая ткань рукава в особо жестоких наплывах боли. Этот приступ затмил все остальное и заставил отбросить в сторону попытки вспомнить хотя бы что-то еще из пребывания на Восточном фронте, кроме воздушных дуэлей с «Иванами», непролазной грязи под ногами, невероятной красоты природы — моря и гор, над которыми так часто пролетал, и моментов, когда падал с неба.