На осколках разбитых надежд

Струк Марина

Как выяснилось, Рихарду отводилась роль «зондер-егера», своего рода, охотника за русскими летчиками. В редких случаях, это могли быть обычные «Иваны», но чаще всего — опытные асы, о которых доносила разведка. Он не мог вылетать вместе с остальными немецкими летчиками, а только в исключительных случаях, которые сочтет подходящими для «охоты». Предполагалось, что приманкой для такой охоты станут его коллеги, а сам он будет атаковать внезапно, выходя из-за облаков или со стороны солнца в зависимости от погодных условий.

— Прошу прощения, я должно быть плохо расслышал, — переспросил Рихард тогда, с трудом веря в то, что ему озвучивают сейчас. И когда убедился, что не ошибся, вспылил, не узнавая самого себя в том резком монологе из-за несвойственной ему горячности.

Нет, он не будет нападать из-за угла,

как какой-то бандит из подворотни. Небо не позволяет подлостей, а воздушный бой — это дуэль, так их всегда учили в летной школе. Летчики — элита рейхсвера, а не обычная пехота, чтобы действовать такими подлыми методами. И уже тем более, он не станет подвергать риску своих товарищей по полку, используя их как наживку. Он прибыл сюда сражаться с русскими наравне с ветеранами неба и новичками, недавними выпускниками летной школы. Он приехал, чтобы встать во главе своей эскадрильи и вместе с ней вылетать в бой. И так должно быть.

— Вы не можете этого делать. Вам запрещено строжайше вступать в открытый бой с русскими, — напомнил условия нового пребывания на фронте командир полка. — Это придумано не мной, гауптман фон Ренбек. Это распоряжение самого рейхсмаршала.

— Это письменный приказ рейхсмаршала? Могу ли я ознакомиться с ним? — настаивал Рихард упрямо. И когда получил ответ, что это всего лишь «устная рекомендация», заявил решительно, что его долг — выполнять приказы, а не рекомендации.

— Теперь я понимаю, почему вы все еще гауптман, — проворчал командир полка (Рихард как ни силился, не мог вспомнить до сих пор его имени). — Что ж, будь по-вашему. Если хотите рисковать своей жизнью — милости прошу, дело ваше. Только я умываю руки, так и знайте! И если возникнут какие-либо проблемы из-за этого, то я так и заявлю, что это было исключительно ваше решение, господин гауптман!

И только потом, когда Рихард уже выходил из его кабинета, тот позволил себе сменить тон с раздосадованно-резкого на тихий и мягкий, с нотками сожаления:

— Вы думаете, я не понимаю и не разделяю ваше мнение? Думаете, не поступил бы также, будь на вашем месте? Мне тоже это все не нравится, как и вам. Только тут есть одно «но», господин гауптман. Забудьте обо всем, что было на Западном фронте. Забудьте обо всем, что видели прежде. Забудьте, как воевали раньше. Здесь все совершенно другое. Здесь, в России, у нас другая война. И правила здесь другие. И чем быстрее вы поймете это и начнете следовать этим правилам, тем легче вам будет. Не усложняйте себе жизнь. Просто делайте, что должно, и не думайте ни о чем.

К удивлению Рихарда, Людвиг повторил ему почти то же самое слово в слово, когда выслушал недовольство друга услышанным от командира полка. Да и сам Тайнхофер казался тогда другим, не тем, что был в Германии. Словно там, на родине это был другой человек, а здесь Рихарда встретил незнакомец с лицом друга.

Первое их разногласие произошло вовремя первого боевого вылета группы на перехват русских штурмовиков. Когда один из «Иванов» покинул горящую факелом машину, вырывая у судьбы возможность выжить после падения прямо в эпицентре кружащихся друг за другом в страшной карусели самолетов, среди которых даже и не разобрать сразу, где свои, а где чужие. Но Рихард предельно четко уловил тот момент, когда один из немецких летчиков выпустил очередь по «Ивану». К счастью, для русского — дал промашку, снизил высоту и пошел на второй заход, явно решив оставить бой с равными себе соперниками, защищенными сталью машин, чтобы убить именно беззащитного летчика.

— Отставить, двадцать первый.

— Но, господин гауптман!..

— Отставить, двадцать первый! Вернитесь на боевую высоту!

— Со всем к вам уважением, господин гауптман…

— Делай, что считаешь, нужным, Малыш Ралли, — раздался в наушниках голос Лютца Тайнхофера. — Выводи «Ивана» из строя.

Расстрелянный в воздухе летчик оказался майором русской авиации. Его тело упало недалеко от немецких зенитных орудий. И спор, развернувшийся на земле между Рихардом, Людвигом и командиром полка, стал еще ожесточеннее и яростнее.

Майора относило на позиции немцев. Рихард понимал это ясно по направлению ветра. Даже если бы он открыл парашют позднее, почти у самой земли, надеясь,

что все-таки попадет в горы и сможет укрыться где-то от противника, он все равно попал бы в плен, сомнений у Рихарда в этом не было. А майор авиации — это отличный трофей в качестве пленного, который может сообщить много интересного. И даже командир полка признавал его правоту, но…

— В армии есть негласный приказ — убивать русских, господин, гауптман. При любой возможности. Независимо с оружием они в руках или нет. Чем больше их убить, тем быстрее у этого «красного» тирана Сталина закончатся люди, и тем быстрее закончится война в России. И тем быстрее мы вычистим всю эту «красную» плесень с земли. Да, пилот ослушался вашего приказа как старшего по званию, и я вынесу ему выговор за это. Да, всего лишь выговор! Потому что он принадлежит эскадрилье Тайнхофера, а значит, тот является его командиром во время боя, а не вы. И ваш приказ был изначально противоречащим нашей основной задаче здесь, в России. Я знаю ваше твердое убеждение не стрелять по беззащитному в воздухе. Но это касалось британцев. Я уже говорил вам, что нужно теперь помнить — здесь у вас совсем другой противник и фронт. Здесь действуют другие правила.

И снова то же самое напомнил Рихарду Лютц, зашедший за ним, чтобы позвать в город «отметить очередной разгром русских».

— Ты многое увидишь здесь, Ритц, — произнес он тихо, но твердо. — Многое, что тебе не понравится, я знаю. Но ради великого будущего рейха, ради победы над коммунизмом, ради наших родных в Германии ты обязан забыть обо всем, что знал ранее, и стать другим, не таким, каким был прежде. Потому что все здесь совсем иначе. Никакого благородства с нашей стороны, потому что русские не понимают, что это такое. Малыш Ралли поступил подло?! А ты видел, что было в финале боя, как они вели себя? Как точно так же расстреляли Каубица, когда тот прыгнул с парашютом? И как один из «Иванов» сшиб Баумхауэра, протаранив его? Он не оставил несчастному Габи не единого шанса! Разве это не было подло?

— А ты ожидал иного после того, как мы убили их майора, расстреляв его в спину в воздухе? Ты думал, они будут действовать иначе после этого убийства? Напомню, что в начале боя один из наших тоже покидал машину, и в него не стреляли «Иваны» почему-то.

— Я не понимаю, ты защищаешь русских сейчас, Ритц? — недоуменно взглянул на него друг. — Не стоит. Не приписывай им нашего немецкого благородства. То, что они не стреляли тогда в Шулле — лишь случайность. Ты просто их не знаешь еще, как я. Их подлую сущность и звериную жестокость, на которую их толкает слепое идолопоклонничество своему кровососу Сталину. Они все отравлены до самых костей этим ядом, и ничто не поможет уже этим животным стать людьми. Они действительно не люди, Ритц. Поэтому с ними нельзя вести себя так, как с французами и даже с поляками. И чем скорее ты поймешь это, тем лучше. А еще мой тебе совет — лучше поехать сейчас в Керчь с остальными и разделить с ними сегодняшний успех. Мы разгромили сегодня «Иванов» почти наголову, и в определенной части этому твоя заслуга, несмотря на все возникшие маленькие разногласия. Мы ведь все так ждали твоего приезда, чтобы потом говорить своим детям, что летали с самим Рихардом фон Ренбек. Ты — ас, Рихард, ты мастер воздушного боя! Ты лучший из лучших, и я уверен, что сейчас где-то там у себя русские обсуждают твое появление здесь, и скоро на тебя самого начнется охота, когда ты сам отказался от подобного. О, поверь, они хорошо знают наших асов и будут рады любой ценой избавиться от тебя. И у них не будет никаких сантиментов, как у тебя, что нападать из-за облаков или заходить со стороны солнца — подло и недостойно. Ты — герой нации и фюрера! Ты — «Сокол Гитлера», Рихард! Помни об этом и делай все, чтобы твоя семья, наш народ и наш фюрер по-прежнему гордились тобой! Любой ценой, Рихард, даже переступая через себя!

Глава 48

Следствие по делу Рихарда длилось медленно. Промозглый и дождливый ноябрь сменился холодным декабрем, принесшим морозы, проникающими в каждый угол каменной тюремной камеры и пробирающими буквально до костей. Каждое утро после ночи, проведенной под одеялом, тонким как лист бумаги, приходилось разбивать пленку льда, которой покрывалась вода в тазике для умывания. И охранники, и тюремный доктор, навестивший Рихарда после того, как того, как и несчастного в соседней камере, свалил жесткий бронхит, удивлялись этому медленному течению дела.