На осколках разбитых надежд
Шрифт:
А память сейчас заботливо доставала все из этих уголков, как хозяйка, выметающая весь сор перед Пасхой, и показывала снова и снова. Переглядывания украдкой. Стук шагов тяжелых сапог по черной лестнице, когда поляк поднимался на этаж для слуг, куда ему было запрещено входить. Рихард стал прислушиваться, чтобы четко уловить эти шаги, после того как однажды застал их в темном коридоре у дверей спален. Решил сделать ей приятный сюрприз и вернуться пораньше из города, вырвать редкие минуты наедине у круговерти праздника в замке, полном гостей… Он вспомнил, как однажды ночью проследил за Леной до самого гаража,
Он как идиот верил всему, что она говорила, когда пытался выяснить, что за отношения связывают Лену и этого цивильарбайтера. И она всегда уворачивалась ловко от любых расспросов. Потому что он сам помогал ей в этом, слишком верил этим глазам, полагая, что читает в них без труда настоящие чувства. И мой Бог… он ведь когда-то даже застал ее практически на месте преступления! Вернее, не он, а дядя Ханке, когда она попалась с картой Кавказского фронта в руках. И он прекрасно вспомнил сейчас, что сам убедил дядю, что в этом нет ничего дурного. «Лена — шпионка, дядя?» Так он, кажется, пошутил тогда, не понимая, что за этими словами скрывается истина. Вот откуда русские знали, где располагается их хорошо замаскированный аэродром. Дело не в том русском-асе и не в той дурацкой картинке-плане, который нашли у русского мальчика Гриши… Стоп! Прекращай думать об этом… иначе…
Всю ночь Рихард не спал, а тщательно вытаскивал из памяти разные моменты, связанные с Леной — от подозрительных, тех, которые еще тогда пробуждали в нем искру сомнения в ее искренности, до разительно противоположных. Тех, от которых у него до сих пор перехватывало дыхание, и больно сжималось внутри от понимания, что этого больше никогда не будет. И он даже не был уверен полностью, что отказался бы от них сейчас, зная, что за ними, возможно, скрывается совсем иное, что не любовь толкнула когда-то прийти к нему в постель Ленхен, а ненависть толкнула на жертву подарить свою невинность врагу.
...Твой рейх — мой враг, Рихард! Он мой враг, как и каждый нацист!..
…У нас каждого своя война, и каждый из нас сражается любыми средствами. Я сделала все, что могла, ради своей страны.
Когда на ум приходили подобные слова, ранившие до глубины души своей жесткой правотой и даже в какой-то мере справедливостью, Рихард изо всех сил пытался перебить их другими, которые слышал от нее или читал в письмах, особенно последнем, почти уничтоженным войной. Сердцу было нужно за что-то цепляться, когда верх начинал одерживать разум. Но чем сердцу было перекрыть страшный довод рассудка, неопровержимым доказательством небрежно брошенный на сукно кабинетного стола?
Он так старательно пытался не сломать ее жизнь, что даже не заметил, как она не менее старательно ломала его собственную.
Обвинительный акт передали рано утром, когда Рихард закончил гимнастические упражнения, которые давно вошли в привычку и которые не бросил даже здесь, в тюрьме. Еще на рассвете он перестал размышлять о прошлом и искать ответы на вопросы, которые уже не имели смысла, сосредоточившись на том, что ждало впереди. Следовало быть собранным и рассудительным на предстоящем суде, а для этого нужна была трезвая голова без лишних мыслей.
Он полагал, что документ передадут в кабинете
Рихарда не исключили из рядов вермахта. Комиссия, которая собиралась пару дней назад, судя по дате, постановила, что судить его многочисленные преступления против рейха будет Имперский военный суд прямо здесь, в форте Цинна. Ему давали три дня на то, чтобы он нашел себе адвоката и ввел того в курс дела. Оставалось только понять, какое решение уже принято до начала этого заседания, которое, по сути, проводилось лишь для видимости соблюдения закона.
Глава 49
— Я так и знала, что найду тебя здесь.
Лене не нужно было оборачиваться, чтобы узнать этот мягкий женский голос. За последние полтора года он стал для нее таким близким и родным, что она отличила бы его из сотен других. Скажи ей кто-нибудь еще два года назад, зимой 1942 года, что она будет так думать о немке, сын которой шагнул в ее родную страну убивать и насиловать, как это делали остальные, она бы ни за что не поверила. Наоборот, разозлилась бы, что кто-то может даже предполагать подобное. А вот как случилось…
— Прошло уже больше полугода, как это случилось. Я думала, время помогло залечить эту рану, — произнесла Кристль, подходя ближе и касаясь щеки Лены в знак утешения. Ее пальцы, незакрытые шерстью митенок, были ледяными, и вдоль телу Лены пробежала невольная дрожь от этого касания. Но она не отстранилась. Наоборот, взяла пальцы пожилой женщины в свои и попыталась согреть те своим дыханием. Людо говорил, когда-то что ладони и ступни Кристль постоянно мерзнут из-за плохой работы сердца, и той приходилось носить митенки даже в доме. Неудивительно, что сейчас на январском холоде пальцы немки стали похожи на лед.
— Где сейчас Лотта? Ты оставила ее у фрау Дитцль? И где твои митенки, Кристль? Ты снова их где-то оставила? — проворчала Лена деланно суровым тоном, но немка только улыбнулась уголками губ в ответ и пожала плечами. В последние месяцы она сильно сдала. Стала немного пугать Лену усилившейся рассеянностью и забывчивостью. Девушка очень хорошо помнила, как потеряла рассудок ее мама из-за горя, свалившегося неожиданно на семью, и переживала, что подобное случится и с Кристль. А еще она знала, что ждет по нацистским законам того, у кого официально признают ментальное расстройство. Но, к счастью, нарушения памяти у немки были совсем легкими, и знакомый доктор Ильзе, к которому осмелились обратиться девушки, заверил, что никаких причин для беспокойства нет. Просто иногда сосуды мозга устаревают так же, как стареет тело, только и всего. Неудивительно, что этот процесс чуть ускорился из-за всего, что довелось им пережить.