На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— …Месяц их пасет на темном небе… спи, мое дитя, засыпай…
А потом вдруг в голове мелькнуло осознание, что ей уже не пять лет, и приступ гриппа, едва не убивший ее в малолетстве, остался в прошлом. Как и мама с ее ласковыми руками и нежным голосом, певшим эту немецкую колыбельную, которую в семье передавали из поколения в поколение. Ее никак не могло быть в настоящем, которое вторглось в сознание сладким запахом цветущего сада, щебетом птиц и ярким солнечным светом, ударившим в глаза, едва только Лена подняла веки. Не было привычного уже отголоска артиллерийских разрывов и запаха гари от пожаров, полыхающих в округе, и это тут же показалось странным и настораживающим.
—
— Почему так… тихо? — наконец нашла после долгих раздумий нужное слово Лена. Она уже успела заметить, что лежит на устроенной наспех постели в гостиной первого этажа. А еще заметила распахнутые настежь окна в палисадник, где непривычно громко чирикали птицы, которых она не видела с зимы. Когда стало сложно с продовольствием у местных жителей, голуби и воробьи исчезли с улиц Фрайталя, как когда-то в Минске.
— Все закончилось, деточка! — широко улыбнулась Кристль, сжимая радостно ее руки. — Все! Война закончилась!
Война закончилась!
Эти несколько слов отдались песней внутри слабого тела. Забилось сердце сильнее, разгоняя кровь под бледной кожей. И захотелось тут же плакать — одновременно и от радости, и от очередного осознания горьких потерь, что случились за эти годы. Но слез, к ее удивлению, не было как когда-то давно, когда горе так больно давило на грудь.
— Пей, детка, пей! Это из-за того, что мало воды в организме, — пояснила Кристль, поднося ко рту девушки чашку с водой. — Так Пауль говорит. Вот сейчас он вернется, так обрадуется, что тебе стало лучше!
Как выяснилось позднее, Лена пробыла в лапах болезни больше недели, из которой она почти ничего не помнила. Только обрывки то ли воспоминаний, то ли снов, которые приходили в эти дни. Наподобие тех, в которых Лена снова слышала и обнимала свою погибшую маму. Жадная до новостей и подтверждения, что ей это не снится, что война действительно закончилась, девушка долго не отпускала от себя Кристль, чтобы рассказала детально ей обо всем, что случилось за время, что было пропущено Леной.
Немке не нравилось вспоминать о том, как русские вошли на Егерштрассе, потому говорила она скупо и без подробностей, как ни упрашивала ее неоднократно Лена, чтобы впитать в себя все из тех дней и часов.
Сначала звуки боев стали оглушительно громкими, несмотря на толстые стены подвала. Было невыносимо страшно. Особенно после того, как один из домов напротив сложился, как карточный домик, после попадания снаряда из танка, въехавшего на улицу. Все потому, что из чердака этого дома вели огонь немецкие солдаты, следуя последнему приказу Геббельса: «До последнего солдата!» Недавно редкие оставшиеся на Егерштрассе жители, работающие сейчас в группах по разбору завалов и развалин домов, нашли вход в такой же подвал, как был в их доме. И тех несчастных, некогда укрывавшихся в нем.
Этот случай тут же отозвался в Лене отголоском. Но это ощущение ей не понравилось, потому она постаралась позабыть об этом. Впитывая жадно моменты, которые пропустила из-за болезни и которыми не смогла насладиться в полной мере, как мечтала когда-то.
— Все вдруг резко стихло, — рассказывала тихо немка. — Даже казалось, что оглохла. А потом в дверь подвала постучали громко, требуя открыть. Было страшно и в то же время уже все равно, что будет дальше. Когда я открыла, спустились четыре русских с автоматами.
Лена постаралась не показать обиду при этих словах Кристль, потому что понимала ее опасения. Что еще она могла думать, когда ее же соотечественники без зазрения совести убивали жителей в Минске при малейших признаках болезни?
— А потом они нашли брошенную форму и оружие в нашем сарае и вернулись к нам в дом. Вот тогда-то я поняла, что могу бояться еще больше, чем когда сидела в подвале, — продолжила немка. — Нас спасло только то, что Пауль коммунист и бывший заключенный нацистов. И что ты…
— Русская? — вставила в долгую паузу Кристль с волнением Лена, не понимая до сих пор, что происходит сейчас, после прихода Красной армии в Саксонию.
— Что ты убила немца и не дала ему атаковать русских со второго этажа нашего дома, — напомнила немка о том, что Лене не хотелось бы вспоминать.
Пришлось закрыть глаза в попытке совладать с приступом дурноты, последовавшим за этим воспоминанием перед чернотой, в которую ее погрузила болезнь.
Пауль. Она так и не смогла вспомнить толком, зачем он ушел из подвала в жилые этажи. Может, у них закончилась питьевая вода и припасы после двухдневного сидения в укрытии каменных стен. А может, хотел принести больше одеял Лене, мучившейся то от приступов жара, от которого кругом шла голова, то от дичайшего холода, бьющего тело дрожью. Ей было так плохо, что она даже не сразу заметила его отсутствие. Оказалось, что он ушел из подвала уже полчаса назад, а сразу же после его ухода Кристль показалось, что она слышала какой-то шум наверху. Это мог быть кто угодно — советские солдаты, эсэсовцы, бойцы фольксштурма или просто мародеры, забравшиеся в дом, пользуясь ситуацией. Но каждый из них был угрозой для Пауля, за судьбу которого так переживала Кристль.
Лена знала, что умрет. От тифа не было лекарства. Один из ее дедушек умер от этой заразной болезни когда-то на фронте дореволюционной войны с немцами. Ей уже было нечего терять. Поэтому она собрала остатки сил и оттолкнулась от матраса, чтобы медленными маленькими шажками подняться наверх по лестнице на первый этаж, а потом и на второй, откуда услышала чужие шаги. Соображала ли она тогда ясно, или все-таки болезнь затуманила ее сознание, Лена не могла ответить даже сейчас, спустя время. И как вообще ее, больную и такую слабую от жара, отпустила Кристль из подвала. Но одно она знала точно — она должна была попытаться хоть что-то сделать.
Пауля Лена нашла в коридоре возле одной из комнат второго этажа. Он лежал без движения на полу, его короткостриженая голова была в крови, и Лена решила, что он мертв. Того, кто сделал это, она обнаружила сразу же, когда заглянула в комнату, прислонившись к косяку двери из-за слабости в ногах. Благо, на Егерштрассе, громыхая гусеницами по каменной мостовой и урча двигателем, въезжали танки, и этот грохот заглушал любые другие звуки.
Грязный от каменной крошки и пыли сине-серый мундир со знакомыми петлицами. Растрепанные светлые волосы. Широкие плечи и сильные руки с кольцом на мизинце. Это был Рихард…