На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Вот-вот! Уже вот-вот! Казалось, даже каблуки туфель отстукивали этот ритм по мостовой, когда Лена возвращалась после работы. В такт сердцу, которое билось как-то по-особому при этих слухах о приближении Красной армии к Дрездену. Да, они ходили и раньше, но почему-то именно сейчас казались более вероятными.
Вот-вот! К концу апреля! Вот-вот! Через неделю!
Лене сразу же показалось странным, что нарушился привычный ход жизни их маленькой семьи, когда входная дверь не распахнулась при ее приближении. Обычно Лотта караулила возвращение Лены домой у окна и выбегала ей навстречу. Ее неподдельная радость, пусть и чуть пригашенная тенью тревоги в глазах, что Лена может не вернуться однажды, и девочка снова потеряет близкого человека. Ее маленькие
Наверное, поэтому стало еще тяжелее, когда это все осталось в прошлом.
Днем около двух пополудни в домик на Егерштрассе зашла одна из беженок, следовавшая на запад через Дрезден. У нее в руке было объявление, которое когда-то давала Лена в газету. Эта женщина оказалась матерью Лотты, как рассказала Кристль за уже остывшим, но так и нетронутым ими обеими ужином.
— Никакой ошибки, — мягко возразила она на негодование Лены.
Девушка понимала, что Кристль не могла отдать Лотту, не проверив, что перед ней действительно родственник девочки, но поверить в это было совершенно невозможно. Вот и выплеснулась смесь разочарования, обиды и горя от потери Лотты слишком бурными обвинениями на голову немки. Благо, та понимала ее и пропустила мимо ушей все сказанные сгоряча слова.
— Она не погибла, как мы полагали. Мать нашей Лотти. Это была ее сестра Каролина, с которой Лотти осталась жить, когда она ушла медсестрой во фронтовой госпиталь еще в сорок втором году, — рассказывала Кристль. — Каролина везла Лотти к своим родителям в деревню под Штутгарт. На станции Фрайталя они ждали поезд на пересадку, когда случился налет. И пока старики в Штутгарте каким-то чудом не увидели твое объявление в газете в конце прошлого года, обе считались погибшими. Мать Лотти не могла приехать раньше за ней. Только сейчас, когда…
Кристль замолчала, словно боялась назвать вслух то, что происходило в последние недели. Массовый побег бывших военнообязанных с мест службы. Бывшие связистки и медсестры, не желая попасть в плен и встретить финал войны вместе с семьей, покидали свои части и вливались в ряды гражданских беженцев на запад страны. И надо было признать, бежали не только женщины. Дезертировали и мужчины. Некоторым везло, и они благополучно возвращались домой, где планировали отсидеться до прихода союзников или Красной Армии. Некоторые попадали в руки полиции и расстреливались прямо на месте без каких-либо разъяснений. Их трупы иногда выставляли на площадях или привязывали к деревьям или столбам с табличкой на груди: «Я — дезертир! Я предал рейх и народ!» для устрашения остальных. Лена не могла не вспоминать точно такие же столбы в Минске или уже здесь, в Германии, но для остработников. А теперь рейх обернул оружие против своих же граждан, и понимание этого вызывало странные эмоции в груди — и удовлетворение от обрушившейся на головы немцев зеркальной кары за все содеянное, и жалость к ним.
— Никакой ошибки здесь нет, — повторила Кристль, сжимая руки Лены. — Ты бы видела глаза нашей Лотты, когда она увидела мать! И она заговорила! Она узнала и позвала маму. Доктора были правы — нужно было время, чтобы Лотти заговорила. И мама… Ей была нужна мама.
Потеря Лотты ударила больнее, чем Лена предполагала, когда думала о том, что рано или поздно могут найтись родственники девочки. Нет, она была рада, что Лотта нашла свою маму, что наконец-то заговорила после многомесячного молчания, а значит, ментальное здоровье девочки шло на поправку. Но эта радость была отравлена горечью очередного крушения надежд на возможное будущее. Будущее рядом с Лоттой, которую Лена считала сиротой. Лотта могла бы стать ее дочерью. Была бы для нее бальзамом для рубцов, которые оставил нацистский хирург. Но в очередной раз злая судьба посмеялась над ее надеждами и хрупкими планами на будущее. И единственное, что утешало в те дни хотя бы немного — понимание того, что Лотта вырастет возле своей матери, настоящий подарок судьбы в нынешнее время. А разве не этого бы Лена хотела
— Ты умница, — обняла Кристль девушку, когда та поделилась своими переживаниями и мыслями одним из вечеров, которые они проводили теперь вдвоем в плохо протопленной кухне у железной плиты. Именно сюда, на первый этаж, они перетащили матрасы из спален, где скудное тепло позволяло не замерзнуть на удивление холодными апрельскими ночами.
— Ты удивительная девушка, — говорила немка, гладя растрепанные волосы Лены, которые давно уже не укладывались локонами в модную прическу. Как когда-то ласкала мама, вспомнилось вдруг Лене, потому так легко положила голову на колени Кристль, наслаждаясь этими прикосновениями. — Ты такая хрупкая на вид, но такая сильная. Как молодые побеги орешника, который можно согнуть, но сломать очень и очень тяжело. Буря только пригнет его к земле, но потом, когда на чистом небе будет сиять солнце, орешник снова выпрямится и потянется к ним. Так и ты, моя девочка. Пережить бы только эту бурю…
Глава 57
Лена могла бы возразить Кристль. Сказать, что не верит тому, что сможет когда-либо снова потянуться к солнцу. Потому что сегодня, пока немка была в церкви, в который раз обращая к Богу свои бесполезные молитвы, в дверь дома на Егерштрассе постучался очередной визитер, спешащий мимо в потоке таких же беженцев. Только этот визитер пришел под покровом сумерек, чтобы не попасться в руки патрулю, которые ловили таких же уклонистов от фронта, как и он. Немец отпорол лычки, которые могли бы выдать военное происхождение его грязного комбинезона, но Лена узнала эту форму, потому что несколько раз ей доводилось видеть ее в прачечной госпиталя. Наверное, поэтому она презрела введенное недавно правило в домике на Егерштрассе не пускать незнакомцев на порог из-за участившихся в последнее время нападений и грабежей. Сейчас, на пороге краха рейха, немцы отбирали последнее у таких же немцев — еду, лекарства, теплые вещи. Последние остатки пресловутой цивилизованности нации, о которой они так любили твердить, слетали как шелуха все чаще при приближении к Дрездену отзвуков артиллерийской канонады.
Незнакомец носил темный комбинезон люфтваффе. И Лена не могла не пригласить в дом по его просьбе, повинуясь странному порыву сердца, разгадав без особого труда, почему он так сторонится быть на виду соседей и случайных прохожих.
— Вы не могли бы опустить шторы? Прошу вас!
В любое другое время эта просьба насторожила бы. Но не сейчас, когда незнакомец боялся всего вокруг больше, чем она сама. Именно после этих слов Лена убедилась, что он — дезертир, и только от ее доброй воли зависит его дальнейшая судьба.
— Я не задержу вас надолго. И как я уже сказал, вам не стоит бояться меня, — уверял Лену незнакомец. Он был истощен и измучен. Было видно, что он шел долго и издалека, почти растратив все силы на этом пути. — Я ищу свою дочь, Лотти…
После этих еле слышных слов стала ясна причина появления на пороге этого незнакомца, и Лене даже стало жаль его на какие-то минуты, пока он рассказывал ей о том, что его дома в Дрездене больше нет после сокрушительной бомбардировки союзников, а вся семья — родители, обе сестры, брат-подросток и маленькая дочь пропали без вести после той страшной бомбардировки в феврале, и он пытается разыскать их.
— Мне жаль, но это была не ваша дочь, — произнесла Лена, стараясь смягчить страшную для него правду. — Лотта появилась в нашем доме еще в прошлом году, до атаки союзников на Дрезден. Ее забрала мать несколько дней назад.
Немец закрыл глаза, как-то поникнув в тот же миг, словно лишившись некоего внутреннего стержня, а Лена подумала о правдивости поговорки о том, что все, посланное в мир, возвращается обратно. Наверное, этот немец был когда-то так доволен происходящим вокруг него, так радовался победам на Востоке, так яро приветствовал нацистские идеи. Но вот прошло время, и он больше не был победителем, а наоборот — бежал прочь, побежденный, пожиная плоды того, что созрело за эти годы. К ее удивлению, эта мысль не принесла ей должного удовлетворения, какое она ждала сейчас почувствовать. Наоборот, она не могла не думать о том, сколько смертей случилось прежде, чем этот круг завершил свой ход, и ей было жаль каждую из погубленных по вине нацистов жизней, и немецких стариков и детей в том числе.