На острие
Шрифт:
— Мне незачем бояться своей госпожи. Для чего бы она ни подняла руку — для похвалы или наказания — я не отстранюсь.
— Похвалы захотелось? — я подскочила к столу и нажала кнопку, заставляя экран планшета вспыхнуть, — тогда скажи, откуда Ларс узнал вот об этом? Он шпион? Твоих рук дело? Чего молчишь?
Вместо ответа, Кен опустился на колени. На лице застыла маска безграничного терпения.
— Значит, не скажешь?
— Я не знаю. Но коли госпоже угодно, выясню уже завтра. Хотя, если вы желаете услышать
Голос бархатисто касался слуха, успокаивал, дразнил… И эта поза — на коленях, меч впереди, рукоятью влево — так, чтобы господину было удобно схватить его в любой момент…
Кен Отани снова отдавал себя мне, готовый на все.
Чтобы опомниться пришлось закрыть глаза и сосчитать до двадцати. Туда и обратно. И собраться с духом, чтобы прервать наступившую тишину: — Рассказывай!
67
Он заговорил, все так же не поднимая головы:
— Вы тогда очень ловко ушли от слежки, а потом и от облавы… Прыжок был фееричен. Если честно, я испугался, когда увидел, как вы рискуете. Испугался, что разобьетесь…
— Мы сейчас говорим обо мне? Или о Ларсе?
— Простите, — Кен почти уткнулся лицом в сложенные на полу ладони, — я отвлекся. Выяснить, кто вас сопровождал, было легко. А потом, когда в сети стали появляться его рисунки, я догадался, что Ларс и вы близки. Они были слишком… откровенные.
Кто бы спорил.
— И тогда ты нашел Ларса и надавил на него?
— Нет. Я просто наблюдал. Знал, где вы, чем занимаетесь… Даже вступил в тот клуб художников-извращенцев…
— Зачем ты купил картину? — спросила совсем не то, что хотела.
Кен вздрогнул. Но не сбился:
— Нельзя, чтобы портрет наследницы Первого Клана оказался в чужих руках.
— Значит, остальные картины тебя не смутили. Куда ты ее дел? Отдал Главе?
Кен яростно замотал головой:
— Спрятал.
— И на том спасибо, — представилось, как вредный старик, для которого не существует родственных связей стучит тростью об пол, браня дошедшую до самого дна внучку. О, если бы «дно» было именно тогда!
— А Ларс?
— Я следил за ним, но постоянно оказывался на полшага позади. Второй Клан всегда опережал, успевал первым. Кроме одного раза. Тогда я узнал, что владелец известного борделя выставил на аукцион девственность модели. Едва успел вмешаться.
Никогда не забуду, как это произошло. Кен на коленях, смиряющийся, готовый на все… To, как терся щекой о пах Мастера, прикрыв глаза, сводило с ума.
Кровь ударила в голову. Стало жарко. Сердце стучало, как бешеное, а в груди полыхал пожар.
— Зачем ты это сделал? Знаешь ведь что я не наследница, что Глава твоего клана отказался от меня еще до моего рождения.
— Это не так, — ответ прозвучал едва слышно.
И на смену тихой тоске пришла ярость. Миг, и
— А как? Дедушка вспомнил, что у него есть внучка, только когда о ней заявил Второй Клан? Не захотел отдавать козырь в чужие руки? Это я понимаю. Не пойму только одного: почему он не убил меня также как убил моих родителей. Решил использовать?
В темных глазах плескалась боль. Но мне было плевать.
Хотят подчинения? Знаю, что наследница должна оставаться непорочной. Женщина саро обязана поддерживать высочайшие стандарты и тупые обычаи Клана.
Дудки! Я уже заглядывала лицо смерти, и плевать, что случиться дальше. Может быть, отомстить не получиться, но попортить жизнь снобам я смогу. Тем более что для этого нужно только следовать собственным желаниям.
Тугой узел внизу живота пульсировал тянущей болью. Лгать самой себе я не собиралась: я хотела не просто мужчину, а конкретного, вот этого гада, испортившего всю мою жизнь.
Так почему нельзя просто взять желаемое? Похоть — не любовь. Получить свое и выбросить, как использованную салфетку. А заодно насолить деду, который вдруг решил вспомнить, что у него есть внучка.
— Раздевайся.
Отани не удивился. Лишь привстал на коленях, чтобы стянуть куртку и рубашку. Как всегда — белую.
И снова голова закружилась от контраста со смуглой кожей. Проклятый Би! Он научил меня не стыдиться взглядов, заставил понять саму себя, а еще привил вкус к прекрасному, эстет чертов!
— Хозяин еще жив? — у Клана, что у Первого, что у Второго хватило бы сил разделать того в фарш за неуважение в женщине саро.
Кен только кивнул в ответ. Он старался смотреть под ноги, но взгляд то и дело взлетал вверх, к моему лицу, и тогда в глубине зрачков что-то вспыхивало.
Крылья тонкого носа трепетали, заставляя Кена казаться живым. Руки, перевитые толстыми венами, коснулись ремня.
Звякает расстегнутая пряжка, и я приказываю: — Стой!
Кен замирает. Все также, на коленях — кажется, он всегда в этой позе. И мне это нравится.
Касаюсь высокого лба, спускаюсь по переносице, обвожу четко очерченные губы. Чуть надавливаю…
Рот послушно открывается, язык мягко касается пальца.
Кен смотрит прямо, в упор. В глазах — вопрос.
Да, мне нравится. И его покорность, и это взгляд — потому что Отани не сдался. Он ведет свою игру, но уступать я не намерена.
Вторая рука скользит по шее, плечу, груди. Мышцы напрягаются, когда пальцы пробегают по животу и ниже, к пока не расстегнутой пуговице.
Джинсовая ткань такая грубая! Контраст с гладкой, теплой кожей доставляет особое удовольствие. Сдвигаю ладонь ниже, чуть сжимаю набухший холм…