На острове Буяне
Шрифт:
Автовокзальные улицы расходились от Кеши и Брониславы в три разные стороны. Одна огибала высокий холм и подбиралась к серой, скучной коробке элеватора. Другая поднималась к кирпичному кубу электростанции у самого бора. Третья надолго пропадала в низине, а потом возникала снова. Она прижималась к огороженному квадрату кладбища. Среди мощных заснеженных деревьев сияло там, вдали, жёлтое солнце церковного купола.
Люди с поклажей всё подходили – и от элеватора, и от электростанции, и от реки. Очередь у кассовых окон росла.
– Давай вернёмся! – говорил Кеша сердито. – В магазин по
– Разве поездку твою я придумала? – посмеивалась Бронислава. – Ты да Козин… Нет уж, нет уж! Решили – значит, решили. Так тому и быть!..
Печи в Буяне протопили все спозаранку, и дым не поднимался над кирпичными трубами… Теперь Кеше оставалось бросить на глухое таёжное село последний, прощальный взгляд и подняться в автобус, чтобы всё это скрылось за железной крашеной дверцей навеки. И ничего ему не было жаль, однако это «навеки» пугало немного и заставляло медлить.
– Зойка мизинца твоего не стоит, – ворчал он, поглядывая на Брониславу искоса. – И потом… В её распоряжении столько алчущих грузчиков. Хотя они не в её вкусе. У них с начитанностью неважно, в последнее время… Впрочем, если я нарисуюсь… Ты же понимаешь!..
Бронислава с готовностью кивала знакомым из-за его плеча и улыбалась каждому, придерживая свою тяжёлую сумку, поставленную на казённую скамью:
– Доброго здоровьица! Доброго здоровьица!.. Никак, провожаете кого? Далёко ли?
И то пугала Кешу:
– Вот нынче не уедешь, а завтра затоскуешь у меня. Нервничать начнёшь. Да злиться на весь Буян. А зачем злиться-то, Кеш? По-моему оно и нехорошо.
А потом успокаивала его со смехом:
– Ничего. За десять дней обернёшься. Для бешеной собаки семь вёрст не крюк. Вернёшься зато – насовсем! По-надёжному… Нет, как тебе в полушубке в этом хорошо! Кеш, ты в нём – не как купчик, правда, а всё ж – как богатенький мужичок. Правда, правда!..
Она осматривала его с гордостью. Он же прятал подбородок в огромный рыжий ворот и морщился:
– Что за женская глупость, пьяные мужские слова принимать за чистую монету? Я и про Зойку, может, придумал. От обиды… Это меня твоя подружка Зинаида расстроила, между прочим! Она любую, самую крепкую, семью способна разбить! По ходу жизни. Неужели не понятно?!.
Но Бронислава вдруг посуровела:
– Коробейничиху не трогай. Не при чём тут она. Зинка, хоть и гадина, а соседка нам. Напакостить она, конечно, напакостит. Зато и пожалеть первая придёт!.. Она придёт – не ещё кто.
– А ты видела, как она девчонку воспитала?.. – доказывал своё Кеша. – Я бы ночью с такой дочуркой под общей крышей глаза бы сомкнуть побоялся. Пока бы все ножи от неё не попрятал. И вилки, кстати, тоже: два удара – восемь дырок…
– А вон она, Аришка, куда-то на лыжонках бежит, – показала Бронислава в сторону бора. – И пальто верёвкой что-то подпоясала. Бельевой… Батюшки-светы, все подпоясанные!
Кеша глянул в сторону мельком, без интереса. Там, вдалеке, деловито лезла в гору ватага мальцов на лыжах. И крошечный мальчик с салазками бежал за ними, поскальзываясь и падая.
– И что у детей за мода теперь пошла? Подпоясываться? Даже не знаю… – удивлялась Бронислава. – Маленький, и тот верёвкой, как варнак,
И завздыхала:
– Хоть бы уж отмолили, старики-то: чтоб война не разыгралася. Чтоб наши кругом без войны из рабства-нужды вышли бы – по правде да по закону.
– Из какого ещё рабства? – подозрительно покосился на неё Кеша.
– Это, Кеш, мы в Буяне – вольные осталися. А другие-то так не умеют. Послабже они. В других местах… Так обнищали, что чужим нациям прислуживают и на другие нации везде батрачат. Ты мне даже про это и не говори! Люди – они зря болтать не станут. Ну, чего стоишь? – толкнула она Кешу локтем. – Иди. Адрес её я себе записала. Несушки-то твоей, городской… Я его у тебя ещё в первую ночь из болоньки вытащила. А ты и не заметил… Давай иди!
Кеша упирался.
– Хочешь сказать, что интернационал опрокинулся на Россию и истребляет русский народ?!. Нации тут вообще не при чём, – буркнул он, не довольный разговором. – Они уже стёрты культурой, разве по мне не видно? Тебе, между прочим, есть смысл слушать меня, а не дочь! Не дочь подозрительную с каким-то зятем. С пресловутым, между прочим.
– Ой, нет, Кеш. Всякий народ для своего народа живёт. Один наш, русский, для всех жить устал. А оно ведь и не нам прописано – другим-то народам ноги мыть. И что мы не за своё дело взялися? Черёд мы нарушили, вот что… Не нами он, черёд, прописан. И не нам его изменять!.. Правильно тётка Матрёна везде говорит: подождать нашим-то надо было, когда отступники перед другими смирятся! Потом уж так-то жить: по святому-то, для всех… А пока что нам смиряться – между своими только можно. А не ещё перед кем!
Стоящие неподалёку с рюкзаком и бидонами, два парня в меховых куртках и женщина в тулупе вдруг обернулись разом.
– Да нашего-то мужичка уж все на свете, вокруг нас, себе подчинили! – замахала на Кешу женщина широкими и длинными тулупными рукавами. – Из него скоро дух вон, а ему всё: «кайся» да «терпи». «Кайся да терпи!» Мы же, вроде, и провинилися… Это ведь тот, кто на нас верхом едет, каяться-то нам всё велит: антихрист сам! Наездник! Сказано: будет антихрист сначала, как вроде Христос он, тому же вроде учить. А сам – не Христос, а наездник. И кто этого наездника на своей шее из последних сил везёт, тот не Христу служит: антихристу. Это уж всем у нас известно!
Но один парень усмехнулся, а другой сказал:
– В Буяне бы так попробовали. На наших шеях ездить. Небось, быстро бы зареклись.
– На нас, где сядешь, там и слезешь, – переговаривались парни, толкаясь друг с другом, чтоб не мёрзнуть. – Здесь хозяева все. А батраков не бывает!..
Вокруг одобрительно смеялись. Кешу, однако, всё это заметно раздражало. И он, отвернувшись от прочих, нарочно встал между толпою и Брониславой.
– …Ну, меня же вот никто себе не подчинил, правильно? Хотя я – городской человек, это за версту видно, – с важностью заметил он. – Так что, всё от самого человека зависит. Не хочешь быть рабом, не будь! Мне же это удаётся. Почему бы всем так не жить? Не понимаю…