На острове Буяне
Шрифт:
И добавил со странной проникновенностью:
– Дыши ровней, Капустин: помнём да и отпустим.
– Но… я абсолютно не Капустин. Ни в малейшей мере! Какой ещё Капустин?!. И разве по мне не видно… – Кеша вздохнул – и допил.
Стало слышно, как на дороге снова засигналил автобус. Если сейчас на склоне холма появится Уховёртка, то он на ней – женится. Загадав, Кеша обшаривал торопливым взглядом молодой ельник… И будет верен одной ей, этой самой пресловутой Уховёртке, до самого гроба, будь она неладна со своей малой нуждой…
Он наскоро простил ей всё заранее, готовый страдать и терпеть, лишь бы Уховёртка выскочила сейчас из зарослей на своих стоптанных каблучках-копытцах!
Лишь бы заорала с холма, лишь бы замахала смуглой лапкой с обломанными, наполовину вишнёвыми, ногтями! Лишь бы крикнула людей из автобуса… Как пить дать, женится!
– Пускай теперь закусит, – вяловато сказал старик.
[[[* * *]]]
Автобус вдалеке просигналил ещё раз. Потом двинулся медленно, судя по звуку. И там, на грейдере, стихло всё. Старик с парнем деловито переглянулись. Но длинный прислушивался по-прежнему.
«Разве Бронька уехала бы? А этой… козьей ножке хоть бы хны», – тосковал Кеша, обидевшись на Уховёртку раз и навсегда.
И понял:
«Трясётся в автобусе, среди народа, пустой вязаной головой во все стороны вертит от счастья. К монаху безнаказанно пристаёт… Верь после этого попутным женщинам, ибо… Ибо…»
Умное слово, привязавшееся к нему ещё в автобусе, как банный лист, мешало Кеше. Оно снова застопорило все мысли напрочь. Но Кеша сморгнул его с ресниц усилием воли.
«Нет, только бы выбраться! Тогда – никаких женщин вообще. Клянусь!.. – в панике обещал он кому-то. – Ни на одну не гляну. Точно: начну тогда жить по-другому. С одной Бронькой только. Пешком до неё дойду, гадство. Похороню себя в Буяне навечно! Пропаду пропадом под их большими снегами и кедровыми крестами… Если только выскочу отсюда…»
Наконец и длинный перестал вглядываться в сторону грейдера. Он опустился на корточки перед костром и принялся подкладывать наломанный загодя хворост. Невысокий огонь ожил, заплясал, ясный воздух над ним задрожал прозрачно и трепетно.
– Всё, – сказал длинный старшему, грея руки над костром. – Там дорога чистая. Безлюдная… Теперь пускай топает.
– Рано, – отозвался старик. – Не видишь? Ботало. Вылезет на верх – уйти не успеем.
Тем временем парень достал из-за бревна костлявый куриный бок. Нахмурившись, он сдул с него пепел и даже сбил щелчком какой-то невидимый сор:
– Эй! Держи. Тут тебе и пососать, и понюхать хватит… На. Гуляй, Капустин! На всю катушку.
Только теперь Кеша заметил на снегу рыжие куриные перья, белёсый мелкий пух, колеблемый слабыми воздушными токами.
– Не хочу! – сказал Кеша про куриный бок. И отвернулся, заносчиво вздёрнув подбородок. – …Да сказал же вам – не хочу!!!
Парень вдруг оживился:
–
Обшаривая Кешины карманы, парень теребил его неприятно и жёстко.
– Ой, непоротый. Точно – непоротый!.. – приговаривал он почти про-себя. – Ишь, топырится… Не нравится, что ли, тебе? Капустин? А зачем же ты тогда пришёл? А, вонючка? Ты выпить за одно своё «спасибо», оказывается, пришёл! Так что ли?.. Гляди-ка, документы у него есть!
Теперь парень листал Кешин паспорт, нарочно слюнявя палец.
– Точно, городской, – отметил Зуй с удовольствием. – С пропиской!
Длинный поднялся над костром. Он глядел в огонь неотрывно и угрюмо.
– Ты каким местом расплачиваться собирался? – старый, будто по рассеянности, пнул Кешу по лодыжке, и тот взвыл от боли.
Длинный обернулся от костра.
– Нечай! – негромко сказал он. – Мы как договаривались?
Старик молчал, потирая бревно ладонями.
– До Стасовки двадцать километров, – хмурился длинный. – Пока пешком доберётся, пока настучит… В ночь за нами никто не кинется.
– Не скоро, конечно, доберётся. Если синеглазку на грейдере не поймает, – усмехнулся старик.
– Как он ещё к нам из автобуса гостей не навёл? – удивился парень. – Чуть назад с бугра не сквозанул. Вот бы растрезвонил.
Он засвистал что-то беззаботное и сунул паспорт в свой карман.
[[[* * *]]]
Нехотя поднявшись с бревна, старик побрёл вдруг в сторону, к хворосту. И длинный сразу двинулся за ним следом. Чутко прислушиваясь, Кеша смотрел, однако, себе под ноги.
– Лыж у нас пока нету. А без лыж, по снегам… – вполголоса рассуждал старик на ходу. – Далеко не уйдём. Накроют. Вынесла его нелёгкая… Верней было бы его…
– Попрощаюсь я тогда с вами, Нечай, – предупредил длинный, приостановившись.
Но старик был спокоен:
– Были бы лыжи. Пускай бы шёл. Со своей ксивой. На все четыре стороны…
Теперь они молчали оба. И чёрные вершины елей тяжело шумели над ними.
– Ой, плохо тебя зона учила, Степан! – с досадой заметил старик и завернул за кучу хвороста, к одинокой сосне.
– Самое гнилое дело – недобитки! – говорил он оттуда. – Сроду я их не оставлял. А оставлял бы, меня живого не было.
В это время Кеша препирался с парнем:
– Пр-р-роклятье! Что за конфискация? Я требую назад свои документы! Немедленно!
– Ну, были твои, стали мои. Какая разница, корифан? – дразнил его парень. – Ты же как друг пришёл, правильно?
– Хм… Разумеется, – с трудом согласился Кеша. – Нарисовался, пр-р-роклятье. По ходу жизни.
– Вот. Припёрся из автобуса, корешиться стал. Ну, ништяк! Значит, у нас всё общее… А ты? У тебя шубу погреться просили – зажал? – заботливо спрашивал Зуй. – Зажал. А с водки сам хорошо разогрелся, да?