На острове Буяне
Шрифт:
– …А по мне, так лучше рвануть нам отсюда вдвоём – назад, в города! Погулять бы на просторе, а, дядька? Там, в любом шалмане, мы – свои, – рассуждал парень, утираясь рукавом фуфайки. – А тут? Вяжет нас идеей Кормач. «Не убий!».. В очистительный пожар какой-то верит! Не понимает, что кровь всё очистит. Не разбегутся крысы от огня. Они его сами давно запалили, огонь… Эх! «Горит, горит село родное. Горит вся Родина моя…»
Старик его, кажется, не слушал. Водку он глотал медленно, со вкусом, прикрывая веки и потирая кадык. Молодой же
– Мы, мы горим! Такой огонь не пожарами тушится. Пока мы «не убий», они – крепнут!.. Нет, хоромы новые чего ж не пожечь? Охотники найдутся, только… Логика где? Вот, упёрся Кормач в огненную месть! А крови не терпит, ей путь преграждает. Поэтому она у него из горла хлещет, выхода не находит… Что дальше-то будет, дядька Нечай? Монаха к нам пристёгивает… Тесно мне от этого, рукам тесно! По Степановой указке вышагивать мне не улыбается.
– Раз автобусом не приехал, монах, то вряд ли приедет, – махнул рукой старик. – Может, и к лучшему… А ты не торопись, Зуй. Война план покажет. Преждевременный твой разговор. Степана не бросишь: свой. До места доставим. На нас забота.
– Нет! Зачем воровскую жизнь с идеей-то свивать, дядька Нечай? Не совьются они. Мечты одни, – презрительно сплюнул Зуй. – Так… Умственные испаренья.
– Ну, связать… Никто нас на воле не свяжет. Никакой идеей. Если сами её не примем, – покачал головой старик. – Только скучно, Зуй! Скучно без идеи на старости лет. Потому что воровского закона не осталось на земле… Сам знаешь, кого теперь коронуют. Мерки старые попадали. А новых нет… Скучно помирать без всякого правила, Зуй! Не может так человек. Скучно… А Кормач, он мало сидел. Мелко плавал Кормач. Душу себе рвёт, как баклан. Не постиг ещё ни рожна – про сохранение энергии не понял! Без толку сидел: главного не уяснил.
– Его чистый пожар – в башке у него пылает: температура… А я так считаю; гуляй пока гуляется! Бедного жалей, богатого потроши. А трепыхается – сажай на перо. И всё…
Он замолчал, вглядываясь в сторону грейдера. На верху качнулась еловая ветка раз и другой.
– Ты доживи сначала до моёво! – раздумчиво посоветовал старик, проследив за его взглядом. – Потом считать будешь. А пока – погоди.
– Идёт, никак…
[[[* * *]]]
Степан, стараясь не проваливаться в снег, хватался за кусты и тревожно озирался по сторонам, спускаясь в лощину.
– Капустина ищешь? – весело крикнул Зуй. – Не ищи! Мы его на волю отправили. Вон той дорогой.
Кормачов глянул на следы – и ничего не понял в них. Ворон, однако, поблизости не было.
Старик отпил и подал бутылку подошедшему Степану. Но тот протянул её парню и отпил уже последним. Потом сел на бревно, а там и вовсе – прилёг, подложив локоть под голову.
– Монах-то, говорю, не приехал! – заметил Зуй беспечально.
– Андроник он, – сказал Кормачов с бревна. – Отец Андроник. Мальчишкой его знал.
– Монах с возу… – пожал плечами Зуй. – Нечего было и сговариваться.
– Нет, без них нам нельзя. Без них мы… – Кормачов покосился на хворост, однако не увидел там ничего подозрительного. – Подождать надо. Тут… не в лыжах только дело. Тут… смыслы пропадают. Без них.
– Чего ж не подождать? – кивнул старик. – Время есть.
Не обнаружив Кеши нигде поблизости, Кормачов внимательно посмотрел на старика. Тот отвернулся не сразу. Но Зуй, не выдержав, рассмеялся:
– Да не смарали мы его, не боись! Вон он! Капустин. Кемарит. Как тётка на вокзале. Куртизан, туды его в дышло.
Вдали, где от лощины начиналась просека, и в самом деле, сидел под тонкой осиной Кеша, будто в смирительной рубахе. Пуговицы на его полушубке были застёгнуты все до единой, а рукава затянуты за стволом. К тому же был он примотан к осине и завязан ещё на крупный узел длинным своим шарфом. Кажется, Кеша дремал, успокоившись совершенно.
– Отвели его подальше. Базлал сильно, – сказал старик, морщась. – Надоел… Не люблю, когда городские мельтешат. Много пустого орут, скоморохи.
Кормачов промолчал. После ходьбы и после выпитого ему стало хуже. Лицо его заострилось, неровные красные пятна проступили на скулах, а глаза затуманились. Он вытянулся на бревне поудобней.
Старик устроился у него в головах, на краю, Зуй – в ногах. Насвистывая, парень нашёл вскоре у себя в кармане какую-то бумажку.
– Гляди-ка, от Капустина ремки остались… Из паспорта, что ли, выпали? «Мне снился сон… что дядя Петя… построил домик из воды!» – медленно прочёл Зуй.
И спросил Кормачова в недоумении:
– Чой-то? Стихи, что ль, какие-то?
Кормачов усмехнулся, утирая крупный пот со лба:
– Точно, демократ. Раз «построил домик из воды». Это они любят. Иллюзионисты.
– Помолчал бы. Трясёт тебя! Давай, полушубком накрою, – предложил Зуй, кивнув в Кешину сторону. – А то млеет там всякое чмо в тепле, как вошь платяная… Да, посидел бы он у меня на колу, если б не ты, Кормач.
– Мне от костра жарко, – сонно ответил Степан, не поднимая головы. – Он в чём пришёл, в том на люди пусть выйдет. Так всем спокойней.
– А я бы лично сдёрнул; куртафан, что надо!.. Ему – не по чину. Под мышками у него подопреет!
Старик то ли задремал тоже, сидя на бревне, то ли глядел на огонь сквозь коричневые морщинистые веки, обхватив колени руками.
– А вот кино, «Калина красная», когда у нас в малолетке шло… – вспомнил вдруг он со слабой улыбкой. – Все стулья тогда разломали мы к едрене фене. Чуть стены не разнесли. А свист, крик был!.. Шукшин этот… Не сидел сам, волчара… Ну, все мы – волки, вобще-то! – закончил он примирительно. – Нет, раньше малолетка была как малолетка. Всё правильно тогда было. Не то что теперь. Там у нас – деньги силы не имели!