На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
Лидия Андреевна в пять лет осталась сиротой. Отец погиб в русско-японскую, мать умерла. Девочку отдали в приют. С семи лет она пела в церковном хоре, куда устроила ее тетка, стиравшая белье у губернатора. «Куда пойдем сегодня?» – советовались саратовские богомольцы. «Сироту слушать». И ехали в церковь, где на клиросе впереди всех стояла маленькая Лида. Потом за гроши работала на мебельной фабрике, полировала ножки венских стульев. И здесь не расставалась с песней, пела. Только не на сцене, а для самой себя. Затем – выступления перед красноармейцами на фронтах гражданской войны, учеба в Саратовской консерватории. С годами искусство Руслановой узнала вся страна.
Говоря о русской песне, Лидия
Русланова удивляла многих фольклористов – собирателей песни. Но она не просто хранила свои богатства, а дарила их людям.
Каждый раз, когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, я думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе…
Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гарка-ви. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на него никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски сыграно великолепно.
И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:
У миленка, миленка
Чесучовый пиджачок.
Подошла поцеловаться…
Делает паузу и ласково бросает:
Убежал, мой дурачок!
Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисами.
Зал рукоплещет, требует повторить…
Каждая песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к творчеству Руслановой.
Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.
Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость – характерная черта русского народного пения.
И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Владимир Григорьевич Захаров были, несомненно, правы – без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.
– Девочка,- как-то сказала она мне,- ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе – и на сцену не стоит выходить.
Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим чувством холода. Певец преломляет в собственном сознании последние слова, драматические по своему накалу, выступая достоверным – при наличии таланта – интерпретатором гибели ямщика.
– Хорошо петь,- говорила Лидия Андреевна,- очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, разгадаешь ее загадку…
«Второй план» в песне – это, по словам В. Белинского, не столько само содержание ее, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, вызываемые песней,- круги от брошенного в воду камня:
Проходят эшелоны,
И ты глядишь им вслед,
Рязанская мадонна,
Солдатка в двадцать лет!…
Круг ассоциаций в этой песне весьма
Русская песня, особенно лирическая, носит ярко выраженный исповедальный характер. Но рассказ о жизни, о горестях и печалях исходит от людей не слабых, а сильных духом, и не жалобы суть их исповеди, а желание побороть судьбу, выстоять.
Во всем артистическом облике Лидии Руслановой видна была настоящая русская женщина-крестьянка, говорившая со зрителем языком песни. Лидия Андреевна выходила на сцену в русском костюме, не стилизованном, а подлинном, оригинальном, точно таком, какой носили в родной деревне. На голове – цветастый полушалок: замужней женщине не пристало показываться на людях непокрытой. Делала низкий поклон – знак доброго расположения к пригласившим ее выступить зрителям (она имела обыкновение говорить: «Я у вас в гостях, вы для меня хозяева»).
Лидия Андреевна Русланова не любила новых песен и почти не исполняла произведений современных авторов. И в этом не узость ее художественного кругозора – просто она пела то, что пели в ее деревне. Конечно, она была выдающейся актрисой, но «театр песни» ее был, по существу, ярмарочным в подлинном и высоком смысле этого слова.
Важно еще заметить, что пела она – и до войны, и в военные годы – без микрофона.
Теперь, постигнув многие премудрости музыкальной теории, я вижу: там, где Русланова неожиданно меняла ритм, даже разрывала слова, переставляла ударения, она – казалось бы, нелогично на первый взгляд – добивалась своеобразного, ни с чем не сравнимого звучания.
Руслановский шедевр «Я на горку шла» поражает уже совсем немыслимым словесным образованием: «Уморехнулся…» Но какой непередаваемый народный колорит. привносит в песню это словечко – забыть трудно.
Русланова внесла свой вклад в победу советского народа над фашизмом в грозные годы Великой Отечественной войны. Где только она не пела! У артиллеристов, летчиков, моряков, саперов, разведчиков… И всюду была желанной гостьей.
– Боевое крещение,- рассказывала артистка,- приняла под Ельней на огневых позициях артиллеристов. Только закончила одну из песен, как над головами появились «юнкерсы» в сопровождении «мессершмиттов». Посыпались бомбы, затрещали пулеметы, задрожала земля от разрывов. Команда: «Воздух! Все в укрытие!» Смотрю, никто и ухом не ведет, слушают, как в Колонном зале. Думаю, и мне не пристало отсиживаться в траншее, да и концерт прерывать негоже. Что солдаты подумают? «Русланова «мессеров» испугалась». Как бы не так! Мне смерть в глаза смотрела еще в гражданскую ско-о-о-лько раз. А тут бомбы. Пропади они пропадом, из-за их воя и грохота песню-то не услышат солдатушки наши, думаю, вот беда. В общем, налет фашистов выдержала, программу довела до конца.
Случалось мне петь в палате и для единственного слушателя. Узнав о приезде артистов, тяжело раненный воин-разведчик попросил навестить его. Я присела у изголовья. На моих коленях лежала забинтованная голова. Юноша, часто впадая в забытье, не отрываясь смотрел на меня и слушал, как я тихонько пела ему песни – о степи, о лесе, о девушке, которая ждет возлюбленного… Так я просидела почти половину ночи. Вошел врач, распорядился отправить раненого в операционную. Я встала. Хирург понял мой вопросительный взгляд. «Безнадежно. Но попробуем…» Две санитарки заботливо уложили бойца на носилки. Раненый очнулся, повернул голову, превозмогая, видимо, страшную боль, в мою сторону, нашел силы улыбнуться. Мне показалось, он не выживет. Но как я обрадовалась, получив позже «треугольник», в котором этот мой слушатель сообщил, что победил смерть, награжден орденом Ленина и продолжает бороться с врагом.