На перекрестке миров
Шрифт:
— Ладно, неважно, — прервала я поток мышкиных оправданий. — Ты ни в чем не виновата, эта селедка сушеная из любого правду вытрясет.
Анна покраснела еще больше, хотя, казалось, куда уж, и залепетала, что на самом деле Матушка никакая не селедка, а очень даже мудрая и добрая, а еще…
— Давай спать, — недовольно отрезала я и демонстративно улеглась лицом к стенке. Добрая, как же. На собственной шкуре эту доброту испытала, больше что-то не хочется…
— Спокойной ночи, — долетел до меня тихий расстроенный голосок и, буркнув в ответ что-то неопределенное,
Спала я, кажется, всего ничего — только сомкнула веки, и тут же до меня долетел какой-то отдаленный гул. Низкий, басовитый, казалось, от него даже постель подрагивала.
— Вставай! — Меня настойчиво потрясли за плечо. — К феолатрии созывают!
— А завтрак? — Я приоткрыла один глаз и увидела изумленное личико Анны, обрамленное аккуратным кружевом чепца.
— Как же можно утробу набивать, прежде чем вознесешь хваление Матери Прародительнице? — девушка захлопала пшеничными ресницами.
Я вздохнула, откинула одеяло и тут же об этом пожалела. За ночь комната успела остыть и теперь была скорее похожа на казематы, нежели девичью келью. Нет, у нас в Общине, конечно, была молельня — теплая и уютная, и статуя Матери там тоже стояла. Я даже любила сиживать перед ней в одиночестве, разглядывая искусно вырезанное из ольхи приветливое лицо, слушая журчание маленького фонтанчика у подножия. Но ведь не на голодный желудок.
— Одевайся скорее. — Анна сунула мне в руки вчерашнее облачение, прибавив сверху белый чепчик. — Вот, пока ты спала, принесли. Не беспокойся, оно чистое. И теплое.
Я недоверчиво дернула плечом и с жалостью посмотрела на то, во что за ночь превратилось мое собственное платье. Интересно, а в чем спят остальные девушки?
— Быстрее, — взмолилась Анна. — Мне тебя проводить велено, а опоздаем, так обеим влетит!
В итоге, как не летели мы бегом по коридору, все равно опоздали. Бой колокола давно прекратился, а из-за двери уже знакомого мне зала доносилось нестройное пение. Я покосилась на бледную, точно снег, Анну и решительно двинулась вперед. Ладно, проступком больше, проступком меньше — невелика разница. Все равно в немилости, так приму первый удар на себя.
Дверь предательски заскрипела, и, когда я бочком просочилась в помещение, все до одной головы повернулись в мою сторону. Целое море глаз — больших и маленьких, светлых и темных, и целая палитра эмоций во взглядах — от любопытных до откровенно неприязненных.
От кафедры у подножия статуи раздался резкий звук — это стоявшая там Мать Луиза хлопнула в ладоши — и послушницы снова вернулись к богослужению. А я почувствовала, что, несмотря на прохладу, царившую в помещении, спина моя взмокла.
Анна тихонько потянула меня за руку, и мы пристроились в последнем ряду. Я вздохнула, уткнулась взглядом в сутулый загривок стоявшей передо мной дылды и принялась вспоминать слова песнопения. Наши мерные завывания периодически чередовались с молитвами, которые Мать Луиза самолично возносила Прародительнице, и очень скоро мое волнение, вызванное нежданным вниманием,
— Сейчас в трапезную пойдем, — тихонько подбодрила соседка, а я мысленно взмолилась Матери Прародительнице, чтобы меня и сегодня оттуда не выставили. Стоявшая передо мной высокая послушница, кажется, услышала реплику Анны и, обернувшись, смерила меня убийственным взглядом.
Завтрак оказался не столь сытным и вкусным, как я о том грезила. Жидкая овсяная каша, ломоть ржаного хлеба да небольшой кусочек соленого козьего сыра — вот и все, чем потчевал своих послушниц монастырь. Но в моей ситуации было не до выкрутасов, желудок буквально сводило от голода, а потому я смела все с тарелки, кажется, в то же мгновение, как опустилась на лавку. Остальные девушки были не столь поспешны, а потому у меня осталось время посидеть и тихонько понаблюдать за здешними обитательницами.
Всего в монастыре я насчитала около двадцати девиц. Все в одинаковых темно-синих платьях, чепцах и передниках, откипяченных до белизны. От сильного контраста цветов на мгновение зарябило в глазах. Но вскоре я привыкла и смогла подробнее рассмотреть лица своих новых соседок. Были среди них и женщины преклонного возраста, и в расцвете сил, и совсем молоденькие еще девчонки. Но, что показалось странным, молодняк значительно преобладал.
Я-то всегда думала, что в монастырь идут женщины, много повидавшие на своем веку, с опытом за плечами, осознанно решившие посвятить свою жизнь службе Матери Прародительнице.
Но какое может быть осознанное решение у девушек двадцати лет отроду? Они дальше мамкиного передника наверное и носу-то не совали. Хотя, помнится, я в этом возрасте уже вовсю наслаждалась свободной жизнью и как хотела крутила мужиками. Но то я. А эти девочки, если судить по моей соседке, все паиньки и скромницы. Даже бурду в своих тарелках едят с таким одухотворенным видом, что вознести хвалу Прародительнице хочется.
Впрочем, скромно тупили глазки тут не все. Несколько девиц примерно моего возраста, что сидели как раз неподалеку, то и дело бросали в мою сторону неприязненные взгляды. Видимо, подобно своей наставнице, были не рады моему пребыванию в стенах монастыря.
Окончание завтрака возвестил бой колокола, и девушки, как одна, дружно поднялись из-за стола, не забыв захватить с собой грязную посуду. Я последовала их примеру и, устроив свою тарелку на помывочном столе, поинтересовалась у рядом идущей Анны:
— А сейчас мы куда?
— Во двор. У тебя из верхней одежды что похуже есть? — совершенно невинно поинтересовалась девушка. — А то пальто красивое, замараешь еще…
Святая Мать Прародительница, неужто мне сегодня предстоит еще дерьмо коровье разгребать? А иначе, с чего я должна замараться?