На полголовы впереди

Фрэнсис Дик

– Я хочу отсюда выбраться, – сказал он в порыве бессильной ярости. Из этого долбаного поезда. Хватит с меня этого долбаного путешествия. А денег у меня нет. Я их потерял. Совсем нет.

– Ладно, – сказал я. – Я могу тебя вызволить.

– Честно? – В голосе его звучало удивление.

– Честно.

– Когда?

– В Калгари. Через пару часов. Там ты сможешь сойти. Куда ты намерен оттуда направиться?

Он уставился на меня.

– Треплетесь, – сказал он. – Нет. Я сделаю так, чтобы о тебе позаботились и взяли тебе билет, куда ты хочешь.

Надежда, которая только что забрезжила у него,

сменилась растерянностью.

– А как же старина Ледник? – спросил он. – Кто будет за ним присматривать?

В первый раз он подумал о чем-то еще, кроме того, как ему плохо, и у меня появился первый проблеск сочувствия.

– Для старины Ледника мы найдем другого конюха, – пообещал я. – В Калгари лошадников хватает.

Это было не совсем правдой. Тот Калгари, который я знал когда-то, представлял собой один из шести крупнейших городов Канады, размером с половину Монреаля, и населения там было не меньше, чем в центральной части Торонто. С тех пор кое-что могло измениться, но вряд ли существенно. Это не какой-нибудь пыльный скотоводческий городишко, каких немало было на Западе в прежние времена, а современный город с небоскребами – сверкающий оазис на краю прерий. И ковбойские скачки, где я однажды весь июль проработал наездником, объезжая полудиких лошадей, были прекрасно организованы – это десятидневное родео проходило на стадионе, окруженном аттракционами, эстрадами и всевозможными прочими прелестями для привлечения многочисленных туристов.

Но в Калгари даже в октябре наверняка найдется достаточно лошадников, чтобы можно было подыскать там конюха для Лорентайдского Ледника.

Я смотрел, как Ленни размышляет, не в состоянии решиться – расстаться ли ему со своей лошадью и со своей работой ради того, чтобы избавиться от невыносимого положения, в которое он попал. Я боялся, как бы не испортить все дело, потому что мне еще ни разу никого не приходилось раскалывать самостоятельно, и постарался припомнить советы Джона Миллингтона о том, как нужно вести себя с людьми вроде той горничной в Ньюмаркете. Предложить свое покровительство, пообещать все, что угодно, лишь бы добиться результата.

Держать у него перед носом морковку, пойти ему навстречу, попросить помочь.

Попросить помочь.

– Ты можешь мне сказать, почему не хочешь ехать до Ванкувера? – спросил я.

Я произнес это нарочито небрежным тоном, но мой вопрос снова поверг его в панику, хотя и не настолько, чтобы он опять скорчился наподобие эмбриона.

– Нет. – Его трясло от страха. – Валите отсюда. Это не ваше собачье дело.

Я снова спокойно отошел от него, но на этот раз подальше – миновав Лесли Браун, которая сидела, прижимая худыми руками к груди мой жилет, я дошел до самой двери.

– Оставайтесь здесь, – сказал я ей на ходу. – И, пожалуйста, не разговаривайте с ним, хорошо?

Она кивнула головой. "Огнедышащий дракон в нерешительности", – мелькнула у меня мысль.

– Эй, вы! – крикнул Ленни мне вслед. – Вернитесь!

Я не обернулся. Он отчаянно выкрикнул во весь голос:

– Я хочу выбраться из этого поезда!

Это уже всерьез, подумал я. И это призыв о помощи.

Я медленно вернулся назад. Он, пошатываясь, стоял между стойлами Флокати и Спаржи, не отрывая от меня запавших глаз. Подойдя

к нему, я коротко спросил:

– Так почему?

– Он убьет меня, если я вам скажу.

– Ерунда, – сказал я.

– Нет, не ерунда! – Его голос сорвался на крик. – Он сказал, что тогда мне крышка.

– Кто сказал?

– Он. – Ленни весь дрожал. Угроза выглядела достаточно весомой, чтобы он поверил.

– Кто он? – спросил я. – Кто-то из владельцев?

Он озадаченно посмотрел на меня, словно я сказал что-то непонятное.

– Кто он? – спросил я снова.

– Какой-то тип... Я никогда раньше его не видел.

– Послушай, – сказал я, чтобы его успокоить. – Пойдем-ка вон туда, сядем на сено, и ты мне расскажешь, почему он сказал, что убьет тебя.

Я указал пальцем на тюки сена у него за спиной, и он с какой-то усталой покорностью побрел туда и бессильно плюхнулся на сено.

– Как же он тебя запугал? – спросил я.

– Он... пришел в конюшню... и спросил меня.

– По имени?

Он угрюмо кивнул.

– Когда это было?

– Вчера, – хрипло ответил он. – Во время скачек.

– Дальше.

– Он сказал, что все знает. Знает, что корм для старины Ледника лежит в пронумерованных пакетах. – В голосе Ленни прозвучала обида. – Так ведь это никакой не секрет, верно?

– Верно, – подтвердил я.

– Он сказал, что знает, почему... Потому что у миссис Квентин уже издохла одна лошадь... – Ленни умолк с таким видом, словно перед ним разверзлась пропасть. – Он начал говорить, что это сделал я...

– Что сделал?

Ленни молчал.

– Он сказал, что ту лошадь миссис Квентин отравил ты? – подсказал я.

– Я этого не делал. Не делал! – Он был вне себя от возбуждения. – Ничего такого я не делал!

– А тот человек сказал, что это сделал ты?

– Он сказал, что меня за это посадят в тюрьму. "В тюрьме с парнями вроде тебя делают всякие скверные штуки", – так и сказал. – Он содрогнулся.

– Я знаю, делают. И говорит: "Не хочешь же ты подцепить СПИД? А ты его подцепишь, когда попадешь в тюрьму, такой смазливенький мальчик..."

В этот момент он выглядел каким угодно, но только не смазливеньким.

– И что дальше?

– Ну, я... я... – Он сделал судорожный глоток. – Я сказал, что ничего такого не делал, это не я... А он снова говорит, что я попаду в тюрьму и подцеплю СПИД, и еще раз повторил, и еще раз... И я сказал ему... Я сказал ему...

– Что сказал?

– Она хорошая баба, – плачущим голосом произнес он. – Я не хотел...

Он меня заставил...

– Это миссис Квентин отравила свою лошадь? – спросил я осторожно.

– Да, – ответил он с несчастным видом. – Нет. Понимаете... Она дала мне тот пакет с каким-то лакомством... это она сказала, что там лакомство... и велела дать ее лошади так, чтобы никто не видел... Понимаете, за той ее лошадью смотрел не я, у нее был другой конюх. И я дал ее лошади это лакомство, вроде как незаметно... и у нее началась колика, ее раздуло, и она издохла... Ну, я спросил ее, уже потом. Я так перепугался... Но она сказала, что это ужасно, она не думала, что у ее любимой лошади будет колика, и давай никому об этом не скажем, и выдала мне сто долларов, а я не хотел... я не хотел, чтобы меня обвинили, понимаете?