На пороге
Шрифт:
– Нет, говорю, у нас паспортов, беспаспортные, колхозники мы. Как рабы мы!
– Поговори у меня еще! На два года посажу!
Выписал квитанцию, сто рублей штрафа содрал за нахождение в городе без прописки. А ты спрашиваешь, проглядывается ли коммунизм.
Георгий смотрел на худую, озлобленную женщину, сидевшую напротив, и не знал, как утешить ее.
– Ну, ныне зерновые получше, может, на трудодни поболе дадут. Комбикорма вот для свиней привезли, партия решение приняла об увеличении скота в личном подворье. Полегче жить будет, – прервала затянувшееся молчание Вера.
– А
Дверь в красный уголок распахнулась, и в него влетела рослая, молодая, лет двадцати, с рыжими, мокрыми, распущенными, до плеч волосами, еще одна доярка. Она скинула с себя прозрачный плащ, отряхнув, аккуратно повесила его на гвоздь в угол, оставшись в брюках и толстом свитере ручной вязки.
– Что-то ты быстро управилась. Хотела только к дойке подойти, – сказала Вера.
– Почуяла, что к нам ясный сокол залетел, вот и явилась раньше времени, – засмеялась девица, усаживаясь рядом с Настей. Роста были они одного, но рыжая была кругло лица, плотно сбита в плечах, под свитером угадывались полные груди. Она налила себе чаю и, поднеся к губам, беззастенчиво стала разглядывать гостя.
– Слушай, Георгий, сосватай меня, а? Я рыжая, ты почти рыжий, знаешь, какие у нас с тобой сыновья пойдут! Рослые, сильные, крепкие, как белые грибочки! – прихлебывая из кружки чай и не отрывая взгляда от глаз сидящего напротив парня, заговорила она.
– Галя, одумайся! Чо ты мелешь, бесстыжая! Прибежала и готова сразу на шею человеку броситься. У него, поди, жена и дети уже есть!
– Нет, Вера, у него жены. И детей нет. Чует мое сердечко. А среди вас пропаду я. Нарожаю молодцов от семи отцов и озлюсь, вон как Настя.
– А меня-то ты тут чо приплела? У моих есть отец. Пишет, может, под амнистию попадет. Выйдет, и мы заживем, как люди.
– Не обижайся, Настенька! Я тебя жалею. Это к слову, я, – обняла подругу Галя.
– Ну, ладно! По чаевничали, поплакались, по женихались, айда ведра помоем да зеленку разнесем: дождь, скоро пригонят коров-то,– сказала, вставая из-за стола, Вера.
– А тебя мне цыганка нагадала: сказала, что суженый мой будет рослый и рыжий, как я, – сказала Галя на ушко, прижавшись грудями к плечу Георгия. И вышла последней.
Веселов, взволнованный напором молодой доярки, налил еще кружку чая, в одиночестве задумчиво выпил и ушел к своим. Помощи дояркам не требовалось.
После ужина он долго ворочался на топчане с боку на бок. «Ишь ты – сыночки, как белые грибочки», – думал он, засыпая.
Погода испортилась окончательно: небо затянули серые тучи, периодически начинал моросить мелкий дождь. Работать на поле было тяжело: на ноги налипала глина, сапоги становились тяжелыми. Кто счищал ее с подошв о лопату, кто о край ведра. Резиновые перчатки давно уже порвались, у многих мужчин пальцы постоянно были в грязи и мерзли. Кто-то привез с собой матерчатые перчатки – тем было легче: вечером постиранные, к утру у печи перчатки высыхали, и счастливчики начинали день с сухими руками. Но таких было немного.
Начались проблемы с питанием: за три дня до отъезда закончились крупы
А за три дня до отъезда случилось ЧП. В этот день немного разведрилось: тучи на небе стали рваными, временами выглядывало солнышко. Васильев утром попросил всех к работе отнестись ответственно: неубранный клин поля оставался еще большим, и надо было дорожить установившейся погодой.
Работу начали бодро, картошка пошла покрупней. До обеда возница увез две телеги хороших клубней. В обед женщины привезли тушеную картошку с салом, по куску жареной свинины, хлеб молоко и чай. Поели у костра. Вадим съел кусок мяса, поковырялся в картошке, выкидывая сало на траву, от молока отказался. Выпил две кружки чаю.
На поле он работал в паре с Димой Нетунаевым: Вадим копал, а Дима очищал от грязи картошку, складывал в ведра и относил одно на телегу, другое – в кучу. Куча мелкой картошки была уже большая: ее не увозили с начала уборки. Бригадир сказал, что эта картошка – на корм свиньям, и что убирать ее будут в последний день, перед отъездом.
Вадим начал копать не все кусты: те, где черных картофельных стеблей было мало, он пропускал.
– Вадим, вот же не выкопал! – сказал ему Дима, держась за картофельный стебелек.
Вадим молча продолжал выворачивать картофельные гнезда через одно: одно гнездо выкопает, одно нет.
– Вадим, ну люди же сажали! Зачем в земле оставлять?
– Тебе что, больше всех надо? Все равно все сгноят! Колхозу надо перед Райкомом за площади отчитаться: гектары убраны. А урожайность – кому эти три оставленные тобой картофелины нужны? Собирай то, что видно!
– Вадим, ну мне совесть не позволяет картошку в земле оставлять! Я так не могу.
– Ты бы свою совесть спросил, когда в карман транзисторы складывал!
Дима часто-часто заморгал глазами, из них готовы были закапать слезы.
К ним подошел работавший рядом Сергей, он слышал их разговор.
– Вадим, и правда, почище надо убирать. Пройдет бригадир по полю, скажет: как свиньи наковыряли!
– Да пошли вы оба в жопу! Один – ворюга – указывает, его совесть заела, другой перед начальством выпендриться хочет. В гробу я вас видал! Как хочу, так и копаю! Козлы!
– Не надо такими словами бросаться. Я бы на твоем месте сейчас извинился перед Сергеем и Димой! – сказал подошедший Георгий.
– А ты здесь кто такой? Хочешь, и тебя туда же пошлю! А то и по роже схлопочешь!
Двое крепких парней стояли в двух шагах друг от друга. Георгий сделал шаг к нему, и в этот момент Вадим с размаху попытался ударить Веселова в скулу. Но он не знал реакции бывшего десантника: тот моментально чуть отвел голову, и кулак Вадима пролетел в сантиметре от подбородка. А в следующую секунду сам Вадим с перекошенным от боли лицом присел на корточки, схватившись рукой за правый бок. Короткого, без замаха, удара по печени никто даже не заметил. Понял все только Сергей. Он с укором посмотрел на Георгия и склонился к Вадиму.