На проклятом пути Великого Шута
Шрифт:
— Когда я протянула руку тебе — ты что-то вспомнил. Что-то важное. Что это было?
— Ты ведь видела, что, — безразличным тоном ответил странник.
— Я видела только образ. Мои знания велики, но небезграничны. Что это было?
— Это то, что осталось от моего Дома. Знатного Дома в Темном Городе, который неминуемо ждало уничтожение по приказу Векта, великого и ужасного, — Арталион не сдержал сухой, ядовитый смешок на последних двух словах, потом прогнал его прочь и продолжил: — Просто я решил, что не уступлю жизни своих близких тирану. Кирвах появился вовремя… и он захотел помочь.
—
— Мне нужно узнать, что случилось с теми, кого не уберег Йандир.
— Кого не уберег ты, — мягко поправила теневидица. И Арталион готов был поклясться — она прекрасно понимает, какую боль ее слова причинили его душе в этот миг.
— Я сотни лет шел, как мне казалось, вперед — а оказалось, всего лишь по кругу, — Арталион коротко, горько улыбнулся, вместо того, чтобы яростно оскалиться, как ему нестерпимо захотелось сперва. — Да, мне нужен ответ. Да, я не сумел удержать тех, кто мне был дорог. Если нужно, я пойду с вами, чтобы найти ответ.
— Ты сейчас говоришь об одной экспедиции — или… готов вступить в Танец?
Арталион помолчал, но потом вдруг усмехнулся: вспомнил кое-что.
— Кирвах сказал — путь арлекина надо захотеть пройти, а не выбрать от безысходности. Ты знаешь, сейчас я думаю, все эти годы я и шел к нему. Искал — и не находил. А надо было просто оглянуться…
— И это без сомнения так. Я рада, что ты сам это понял. Тогда не будем ждать.
— То есть даже попрощаться с моими товарищами ты мне не дашь?
— Или так — или никак, — отрезала Теневидица. — Сегодня лучший день, звезды мне нашептали. Решайся.
И тогда он просто кивнул: в конце концов, подозрения, что все завершится именно так, не оставляли Арталиона с того момента, как «Покоритель Солнц» взял курс на этот городок. Точнее, нет — он осознал, что его позвала дорога Великого Шута именно тогда, когда взглянул в мертвые линзы шлема Йандира. Просто не хотел себе признаваться в этом — непростительно долго. Поэтому больше колебаться смысла не было.
Теневидица отцепила от своего пояса маску — это была простая, чуть утрированная театральная личина сдержанной трагичности: грустный изгиб тонкой скобки рта, горестно вскинутые брови, пустые миндалевидные глазницы с чуть опущенными уголками. Бесполая, лишенная индивидуальных черт и с едва намеченным выражением — она ничуть не походила на маски актеров труппы, кроме, разве что, материала, из которого была выполнена: психокость, сейчас принявшая вид белого гипса, гладкая, но не идеальная, с едва заметными выщербинками и шероховатостями. Теневидица положила ее на ковер между ними и протянула вперед ладони, сняв с правой перчатку:
— Дай мне руки.
Арталион послушно опустил свои ладони поверх изящных ладоней собеседницы. На удивление, ткань перчатки, в которые была затянута левая рука теневидицы, и ее открытая кожа оказались одинаково теплыми. Обе руки арлекинши чуть сжали пальцы Арталиона, словно собираясь их отогреть, хотя холодно ему не было.
— Ты когда-нибудь писал стихи или, может, сочинял музыку? — поинтересовалась она.
— Да, разумеется, — Арталион вдруг неожиданно
Теневидица тихо рассмеялась — серебристый, переливчатый звук ее голоса раскатился, точно пригоршня крохотных бубенцов по хрустальной поверхности.
— Это очень хорошо. Стихи, песни, музыка… мы дышим и движемся в ритме звучащих внутри нас музыки и стихов, мы все. Раз ты знаешь, как они рождаются в душе, тогда ты поймешь, что я сейчас скажу тебе.
С этим она опустила его руки на лежащую между ними маску. Поверхность была чуть прохладной, как у готовой к преображению психокости, гладкой и шелковистой. Арталиону вдруг показалось, что стоит слегка вдавить пальцы в материал, и тот податливо промнется, как свежая глина или мягкий воск.
— Закрой глаза и представь, что собираешься что-то сочинить прямо сейчас. Погрузись в то, что ты чувствуешь, когда собираешься с мыслью, прямо перед тем, как мысль эта обретет слова, обретет звучание и ритм, — медленно проговорила теневидица. — И — отпусти эту мысль. Отпусти слова, что придут, на волю. Дай им протечь через твои руки и войти в психокость под ними.
Он подчинился ее словам — действительно без особого труда поняв, о чем говорила Провидица Теней. Это отличалось от обычной работы ваятеля, настраивающегося на будущее творение — о, еще как отличалось! Ваятель сосредотачивается на визуальном образе и ведет материал за своим замыслом от и до. Сейчас же теневидица хотела, чтобы он запечатлел в психокости не форму, но буквально отпечаток своей души — со всем ее смятением, тоской и ощущением баланса на тонкой нити между пропастью и… чем? Взлетом? Падением?
Материал под руками стал сначала холодным, как лед, из глубины его поднялись острые грани и тонкие шипы, пробившие кожу. Вспышки острой короткой боли разрядами пробежались по пальцам и ладоням, и из мелких ран выступили горячие капли; под пальцами сделалось влажно, и даже не открывая глаз, Арталион представил красные ручейки на белой кости маски, и он ощущал, горячая кровь спорила с холодом зачарованной психокости. Шипы втянулись, будто их не было, а поверхность начала медленно теплеть, пока не вспыхнула раскаленным вздохом пламени.
— Не вздумай остановиться. Дай мысли течь. Дай стихам оставить отпечаток в твоей маске. Дай словам из сердца сделаться зримыми. Даже если это будут слова боли. Даже если покажется, что руки твои зачерпнули пламя — и его не удержать. Дай этой мысли течь, пока она не иссякнет. Я рядом — но путь ты пройдешь сам. Не сбейся. Взлет или падение — решать только тебе.
Теневидица не позволила открыть глаз и не позволила отвести руки — одной ладонью, той, что без перчатки, закрыла вздрогнувшие было веки, а второй продолжала вжимать его руки в пылающее, чудом не плавящееся нечто на месте маски. Казалось, она не чувствовала никакого жара вовсе, но формы маски под ладонями Арталиона текли, сменяя друг друга, так быстро, что даже самые чуткие пальцы не успели бы осознать и ощутить все изменения и вариации. Из-под ресниц выступила влага — жгучая, как яд.