На проклятом пути Великого Шута
Шрифт:
«Не отступай. Не отступай».
Мыслеречь теневидицы прозвучала слабым легким шепотом — но этого хватило для последнего мысленного рывка. И пусть не сразу, но Арталион почувствовал: психокость медленно подчинялась — не выпускала шипов, не выставляла ранящих острых граней, не жгла кожу огненным жаром и не наливалась морозным дыханием.
Все, что он никак не называл все эти годы — драгоценные взблески самых страшных воспоминаний — будущая маска вбирала в себя. В груди вместо вполне знакомого смятения, рождающегося в самом начале перед любым сложным шагом — будь то неоформленное желание
Арталион поднял голову, открыл глаза, проморгался, смахнув колючую соль с ресниц, и увидел, как в залу, по-прежнему полутемную, медленно входили остальные танцоры труппы.
Подходили к ним, садились рядом, одинаково скрещивая ноги под собой, и одинаковым жестом снимали маски, кладя их перед собой — в точности воспроизводя его собственную позу.
Все движения их были отточены, легки и идеально одинаковы. Сняв маску, каждый новый актер называл свое имя. Кто-то оставался серьезен, кто-то чуть улыбался, некоторые едва заметно подмигивали.
Маска, лицо, имя. Маска, лицо, имя.
— Меня зовут Данэраль.
— Меня зовут Увеланн.
— Меня зовут Калидах.
— Меня зовут Авениа.
На Арталиона смотрели яркие, живые глаза — лица были разные, молодые и зрелые, отмеченные давней усталостью или наоборот, привычкой к улыбке, но вот взгляд был похож у всех: торжественный, сосредоточенный… и неожиданно теплый. Теплый, такой же, как постепенно гаснущее мягкое свечение, которым отдавала укрощенная — и более не ничейная — новая личина в его руках.
Актеры постепенно прибывали — пока не собрались вообще все. Точнее, почти все — не было только Мастера Труппы. Арлекины расселись по кругу, расположившись словно в каком-то давно выверенном порядке — будто на ковре расцвел пестрый цветок из сочетания их нарядов. Темной оставалась лишь «сердцевина» — там, где сидел сам Арталион.
— Меня зовут Тивиат, — Теневая Провидица подняла руку ко лбу, и зеркальная полусфера легла ей в ладонь. Под ней скрывалось серьезное благородное лицо, хрустально-зеленые глаза и чуть вьющиеся, с легкой рыжиной локоны, солнечно-светлые. Как и у большей части артистов, на лице у нее были изображены тайные руны — тонкие темные линии ничуть не меняли природной строгой гармонии черт, но придавали ей вид не менее загадочный, чем когда Провидица носила зеркальную личину.
— Меня зовут Арталион, — подняв в ладонях только что созданную маску и чуть качнув ею, наполовину золотисто-черной, гневно нахмуренной, произнес бывший странник, бывший драконий всадник, бывший комморрит. Но навсегда — воин и поэт: ни тот, ни другой не может стать «бывшим».
В этот момент за спиной колыхнулся воздух — и на плечи Арталиону опустились тяжелые ладони. Артисты обменялись парой сдержанных радостных восклицаний, но Тивиат коротко шикнула, и возгласы сменились просто улыбками. Потом актеры из тех, что сидели ближе прочих, протянули руки и слегка коснулись кистей, локтей и плеч Арталиона. Те, кто сидел дальше, коснулись плеч своих товарищей — и вся группа еще больше начала напоминать цветок.
—
— Ну а меня зовут Ринтил, — Мастер Труппы чуть улыбнулся и кивнул всем собравшимся. — Настало время масок. Настало время Танца, — произнес он и вновь надел свою: позолоченный лик Цегораха с черными звездами вокруг глаз.
— Встречай Танец. Встречай Жизнь — и Смерть, танцор, — добавил он.
Не сговариваясь, все остальные арлекины повторили жест Мастера Труппы. — шелест десятка движений слился в единый протяжный звук.
Арталион тоже поднял маску и приложил ее к лицу — прохладная поверхность коснулась лба, скул, подбородка, идеально повторив их форму. Взглянул на актеров через прорези-глазницы и произнес:
— Я готов. Я сам — и жизнь, и смерть, и танец. — Все мы — и жизнь, и смерть, и танец, — хором отозвалась труппа.
Его труппа.
Архонт
Усыпанная лиловыми полупрозрачными камешками тропинка едва заметно мерцала — света сама по себе она не давала, но выглядело это красиво, особенно среди темной, густой зелени, исчерченных черными пестринами лиан и хищных мясистых цветов цвета загустевшей крови.
Такими камешками в одном далеком мире украшали лишь потайные дворы храмов и отсыпали полы вокруг алтарей — но однажды лорду Лаэтрису подумалось, что его сад только выиграет, если один из уголков его будет украшен с такой же варварской роскошью. Тем более что мир тот давно пал перезрелым плодом в его ладонь, сдавшись под клинками воинства дома Лаэтрис — и высочайший каприз удовлетворили незамедлительно.
Теперь на этот каприз убранства любовалась знатная дама — прогуливающаяся неспешно в сопровождении только своей охранницы, но не сказать, что скучающая. Во всяком случае, насколько можно было судить, наблюдая за нею со стороны, из полуоткрытой галереи: витражи и золотисто-прозрачные окна чередовались с длинными анфиладами без остекления, а сама галерея тянулась спиралью вдоль западной стены дворца, самой пустой части монументальной постройки. Дворец был стар, сад был стар, фамильное имя Лаэтрис превосходило древностью многое из того, что существовало в городе помимо сада и дворца — а вот все живые души, в этот глухой час всеобщей послеполуденной скуки вышли на сцену развернувшегося действа наоборот, молоды — разумеется, если бы род эльдар, к которому все и принадлежали, более придирчиво считал годы.
— Хм. Будь на ее месте какая-нибудь другая женщина, я бы решил, что ей просто нравится цвет дорожек, или что она попросту выбрала самый затейливый уголок сада вокруг дворца, вот и все, — задумчиво изрек лорд Лаэтрис, побарабанив пальцами в когтистой перчатке по переплетению оконного узора в раме.
Фраза вроде бы была самодостаточной, но тон, которым лорд произнес эти слова, наводил на мысль, что он не против обсудить прихоти той леди, что сейчас проводила время в неподобающем одиночестве.