На распутье
Шрифт:
— Я знаю, государь, о наговорах.
— Скажи… Ты ведь не замысливал супрочь меня, когда, скрыл о посланцах рязанца Ляпунова? Отчего ты не отправил их ко мне?
— Государь! На Руси смута. Не время казнить своих, когда под боком сидит Сигизмунд. Ныне у нас одна крепость, которая все держит, — это Смоленск. А долго ли продержится? Мне известно, что там болезни и мор. Король шведов — союзник ненадежный. Нешто, Василий Иванович, ныне то время, чтобы нам изнуряться во вражде?
— Что ж станем делать?
— Сперва надо добить
— До меня дошли известия, что Шеин хочет сдать город?
Скопин, не задумываясь, ответил:
— То подлые изветы переметчиков. Воевода Шеин будет драться, покуда хватит сил. Но на этом, государь, наши беды не кончились. Мутят казаки — Иван Заруцкий и другие атаманы. Их сабли дурные! Страшен и Салтыков. Продался с потрохами королю, будь он проклят!
— С Богом, Михайло! Делай как знаешь, а за почестями не станет: получишь лучшие вотчины, а потом… — Шуйский замолчал, не договорив.
«А потом ты хотел посулить царство, которое мне не в надобность», — договорил его посулу про себя Скопин. На душе у него было тягостно: пробыв два дня в Кремле, он почувствовал гнетущую тоску.
Проницательный генерал Делагарди по-дружески посоветовал ему:
— Тебе, князь, тут оставаться опасно. Против тебя плетется заговор. Будь осторожен — не доверяйся. Самое верное: идти к Смоленску и сразиться с Сигизмундом.
— Спасибо на добром слове. Про то я и сам ведаю. — Скопин взглянул на хитрого шведа.
«Такой же наш дружкарь, как и шляхтичи», — подумал невесело Скопин.
…Тетка Михайлы Скопина, жена царского брата Дмитрия Ивановича, княгиня Екатерина не спала теперь по ночам — падко бабье сердце на соблазн!.. Несчастный старик, царь Василий, досиживал последние дни на престоле, ибо княгиня Екатерина хорошо знала, как его ненавидела вся земля. На дороге у мужа Дмитрия стоял один враг (по-другому княгиня не могла думать), этот выскочка Скопин. Неслыханные почести, устроенные ему, совсем помутили рассудок Екатерины. Вечером, когда наконец-то окоченевшие звонари слезли с колоколен, княгиня Екатерина с насмешливостью спросила у мужа:
— Чего станешь делать?
— Не лезь, ради Бога, в душу, — отмахнулся Дмитрий.
— Венца не узришь равно своих ушей!
— Видно, так Богу угодно! — простонал он в бессилии.
— Чего-нибудь изыщем… — не договорила она.
Двадцать третьего апреля у царского свояка князя Ивана Михайловича Воротынского правился пир — праздновались крестины. Большой, недавно отстроенный дом князя в Китай-городе, как только легли сумерки, засветился огнями. Туда то и дело подкатывали каптаны и колымаги родовитых бояр и князей. Холопы снимали тяжелые шубы: на иных было напялено по нескольку, шубами тешилось боярство друг перед другом.
Мать Михаилы Скопина, старая княгиня, отговаривала сына ехать к Воротынскому. Недобрые предчувствия терзали ее сердце. Когда сын был в сражениях, княгиня находила утешение в молитвах, но со дня въезда его в Москву потеряла сон и покой.
— Сынок, не ходил бы ты к ним? — сказала мать и заплакала.
Михайло Васильевич ответил с беспечностью молодости:
— Будь покойна, матушка, со мною ничего не станется.
В богато отделанный новый дом Воротынского он приехал одетый по-походному.
Опять воздавались почести воеводе:
— Спасителю Руси, князю Михайле Васильевичу — вечное благодарение!
— Слава великому воеводе!
Воротынский, расплескивая медовуху, с умиленьем прокричал:
— Князь… спаситель ты наш, дозволь, как водится исстари. — Он крепко трижды поцеловал воеводу.
— Здоровье воеводы Михайлы Васильевича! — провозгласил князь Федор Шереметев.
— За воеводу, за его ратные подвиги! — поддержал Воротынский.
Княгиня Екатерина поднесла ему чашу.
— Испей, князь Михайло, и будь здоров многие лета, — пропела она, поклонившись молодому воеводе.
Михайло Васильевич доверчиво смотрел на нее, что-то в душе предостерегало его, и он на мгновенье заколебался…
— Видит Бог, князь Михайло Васильевич, как мы тебя любим, — еще умильнее проговорила тетка. — Коли выйдет нужда, я сама жизнь за тебя положу!
Он быстро осушил кубок.
А немного погодя у Михайлы Скопина вдруг хлынула из носа кровь. Враз смолкли сурны и дудочники. На лицах отразился ужас. Дмитрий Шуйский, сидевший на другом конце стола и не спускавший с него глаз, быстро поднялся и незаметно вышел…
Княгиня Екатерина громко, по-бабьи завыла, но ее карие глаза оставались холодными и бесчувственными.
— Князь Михайла, что ты?! — выкрикнул Воротынский не столько из жалости к нему, сколько из страха, что такая беда случилась в его доме.
Скопин, запрокинувшись, тяжело хрипел.
— Его отравили! — громко, чтоб все слышали, выговорил Василий Голицын. — Бояре, учинено подлое дело!
…По Москве поползло зловещее:
— Не иначе как ведьма-тетка, дщерь Скуратова, подложила ему отраву?
— От этакой змеищи всего можно ожидать!
— Пресвятая Богородица, неужто Бога не побоялась? Отравила?
Через несколько дней после тяжелых мук князь Михайло Васильевич на руках матери и жены скончался.
Даже после кончины болезного и праведного царя Федора Иоанновича так не скорбели, как по молодому воеводе Михаиле Скопину. Провожали в могилу воина и спасителя земли, всего двадцати трех лет от роду, верного, непреклонного, на которого премного надеялись в это кровавое, лютое время бедствий и смут…