На распутье

Корнюшин Леонид Георгиевич

— Ты, княже, можешь надеяться на рязанцев. Прокопий Ляпунов велел сказать, княже, что не всякий рожден царем… — Лазутчик замолчал, выразительно глядя на богатые кушанья.

Голицын морщил породистое лицо, словно прикусил язык, прижмуренными глазами уставился на малого.

— О чем это ты? — притворно-гневно возвысил голос Василий Васильевич, плеснув рассол в чарку.

— Прокопий, княже, думаю, предан тебе… И он велел мне сказать… Если-де выйдет заваруха и скинете царя… то чтоб ты не прозевал престол. Рязань на твоей стороне.

— Я в ваших темных делах не пособник, —

пробормотал Голицын, увертывая глаза, — передай Прокопию… напрасно он… А ты иди, иди в людскую, там тебя покормят.

Прокопий, топая тяжелыми доходными сапогами, быстро прошел через залу, где собрались начальные люди со всех уездов Рязани, к воеводскому столу.

— В смерти великого воеводы Михайлы Скопина повинны царь со своим завистником братом Дмитрием! — проговорил он зычно. — Отныне Рязань откладывается от рябого хитреца. Шуйский нам не царь. Княжество Рязанское, господа дворяне и сотники, более Шуйскому не принадлежит! Мы покуда — сами себе хозяева.

— Ни Шуйскому, ни самозванцу, — заявил один из стрелецких сотников, близкий к Ляпунову, — и во всем государстве нынче нету другого вождя, господа дворяне, окромя нашего Прокопия! То не могут видеть только слепцы.

Ляпунов с деланным возмущением повернулся к сотнику, усмехнувшись, проронил:

— Вот уж понес ересь. Я ни сном ни духом… — И тут Прокопий говорил правду: о царском престоле он не думал, но он любил власть. Как чудна добродетель, но еще дивнее — вершина власти! Многое, очень многое чудилось в полусумраке ночей Прокопию… Гибнущая земля призывала его на сие великое поприще. Отправляя лазутчика к Василию Голицыну, Ляпунов хлопотал не столько о том, чтобы вознести на престол этого изъеденного корыстью и тщеславием высокородного князя, сколько поразведать, какая карта разыгрывалась в Кремле и на кого следовало делать ставку.

— Достойный есть князь Василий Васильевич Голицын, — заметил Прокопий, прохаживаясь среди расступившихся дворян и стрелецких начальников.

— Голицын прямит королю и сыну его, — бросил кто-то, — он по рукам и ногам опутан шляхтой.

— Нам всем Бог судья, — сказал Прокопий, закрывая совет.

…Дела шли надо бы хуже, да некуда. Изолгавшийся царь Василий всем стал поперек горла. Его двуличие аукнулось погибелью всего святого, что берег и копил веками русский народ. Авраамий Палицын, знаменитый келарь Троицкого монастыря, муж зело глубокого ума, вещей прозорливости, горячо любящий землю Русскую, скорбел над бедами России.

Келарь Авраамий ходил по келье туда-сюда. Огонек лампады беспокойно метался. Через порог шагнул вернувшийся им посланный монах.

— Ну, что там? — спросил с нетерпением Палицын.

— Худо! Царь велел насильно брать из Троицкого монастыря драгоценности для уплаты иноземцам. Побрали все, до последнего платка, которым утирали слезы многострадальные сидельцы.

— Этим поступком царь Василий лишь умножит число врагов своих, их у него и без того было чересчур много. А коли сведут Шуйского — жди новых бед: продажные бояре кличут на престол Сигизмундова сына. На князя Мстиславского надежда невелика. Первый позовет Владислава. Знатен боярин, да не радеет

за землю Русскую. Ах, Матерь Пречистая, святый Боже, что деется! — Старец схватился за голову.

…Семнадцатого июля 1610 года Захар Ляпунов получил из Рязани от брата Прокопия письмо, где говорилось: «Шуйского все клянут и ненавидят», без раздумья отправился в дом Ивана Никитича Салтыкова, подбив по дороге верных людей, князей Засекина, Хомутова, Тюфякина. Иван Никитич, заметно набравший в теле, вышел из внутренних покоев.

— Идем скидывать Шуйского! — поторопил хозяина Ляпунов. — Покуда гетманы не вошли в Кремль. А ежели промедлим, видит Бог, войдут. Чего ты раздумываешь?

— Горячишься ты, Захар. Молод еще. Погоди — оденусь. Дело нешуточное… А вдруг провалится? Во дворец сразу лезть зело опасно.

— Верно. Сперва идем к патриарху Ермогену, опередим царевых прихвостней. Не то они перехватают нас. Идти в Замоскворечье с толпою, дабы не дать выступить полкам.

Спустя немного времени двое здоровенных стрельцов поволокли за Серпуховские ворота патриарха. Гермоген упирался, кричал боярам:

— Алчные волки, Россию губите! Прокляну!

Верных Шуйскому бояр посадили под стражу.

Тут же, у Серпуховских ворот, собрали духовенство, земство и разный народ. Василий Голицын заговорил прямо с коня:

— Пускай во дворец идут бояре Воротынский с Шереметевым. Бить челом Василию: да оставит он царство! Ан нет — так сгоним силой…

Через час бояре воротились ни с чем. Шереметев озлобленно бросил:

— Сойти волею не хочет.

— А не хочет — так горе Шубнику! — крикнул угрожающе Захар. — Мы с ним побаим другим языком!

Заговорщики, предводительствуемые Захаром Ляпуновым, без промедленья двинулись в Кремль.

Хомутов с товарищами уже ждали их около Красного дворцового крыльца. Охранные стрельцы и рынды, сунувшиеся было отгонять толпу, попрятались. Шуйский на испуганный крик царицы, пристегнув к поясу нож, мешковато двинулся к лестнице. Лицо его сделалось под цвет серого камня, челюсть отвисла — он был жуток в эту минуту.

Рослый Захар угрожающе навис над царем, выговорил с угрозой:

— Положи посох царский! Долго ли еще за тебя кровь христианская будет литься? Сойди с царства! Не то — скинем!

Шуйский выхватил нож:

— Как смеешь мне это говорить?!

Хомутов стал пятиться к дверям… Шепнул:

— Уходим отсюда, пока целы!

Ляпунов, подрагивая ноздрями, хладнокровно придвинулся ближе:

— Не запужал, царь-батюшка! Возьмем за бока — запросишь чуру!

Салтыков добавил:

— Мы ведь тебя подобру просим.

Захар на крыльце ухватил за кафтан Салтыкова:

— Надо кончать дело, Иван! Объявим народу!

— А кто нас поддержит?

— Теперь назад хилиться поздно. А ну, живо на площадь, не то упустим время! — Ляпунов первым метнулся туда, понесся мимо монастырских ворот.

…На Красную площадь гуртом повалил посадский люд.

Ляпунов, Хомутов и Салтыков взошли на Лобное место. Сюда же меж раздвинувшихся людей поспешал старец-патриарх. Гермоген жег глазами зачинщиков:

— Вы пошто, окаянные, смутьяните? В такое-то время?!