На распутье
Шрифт:
— Не приспело время.
Надо было побить и тушинцев, и короля под Смоленском, и Сапегу под Троицком, а для этого требовались осторожность и оглядка… Всю весну воевода волынился со шведами — те требовали земель и городов. В ставке Скопина была русская баня с травами, с медами, и умный, обходительный молодой воевода всю зиму обхаживал послов шведского короля, особенно длинноногого, сухопарого генерала Делагарди. Однако шведы оказались неподатливыми, даже и после того, когда им отдали Корелу. Посланник короля, которого воевода изрядно упоил после бани, хорошо знавший русский,
— Еще нужны обязательства царя Василия об новых уступках.
— Наш государь не поскупится. Испробуйте еще наливки. Зело славная. Такой вы в Швеции не пили. — Умное молодое лицо Скопина располагало шведа к откровенности.
— Пусть царь не мешкая пишет его величеству.
Письмо Шуйского, где он давал обязательства шведскому королю: «За вашу любовь, дружбу, вспоможение… полное воздаяние воздадим, что вы у нашего царского величества ни попросите: города, или земли, или уезды», и усилия Скопина способствовали тому, что шведы отправили на помощь четырехтысячный отряд.
От лазутчиков Скопину стало известно, что Сапега снял осаду Троицкого, потеряв под его стенами половину войска, и осел в Дмитрове. Рожинский, сжегший тушинский стан и запершийся в Иосифовском монастыре, большой опасности не представлял: надо было не дать укрепиться полякам в Дмитрове, навалиться и побить Сапегу. Однако изготавливались до середины февраля.
В ночь Скопин, как и всегда перед сражением, не прилег отдохнуть. Он сидел с полковыми воеводами и генералом Делагарди в хате, отдавая приказания о выводе полков под Дмитров. Ему только что донесли, что Сапега остался один со своими рыцарями, без донских казаков, но Михайло Васильевич покачал большой головой, заметив:
— Хитрый литвин готовит нам ловушку. Казаки где-то под боком.
— Их тысячи полторы, — сказал Делагарди, — раздавим.
— Полк левой руки — на северную окраину Дмитрова! — распорядился Скопин и, опрокинув чарку для сугреву, крикнул в сени слуге: — Коня!
Светало. В ближнем дворе крикнул петух. Конница, ощеренная пиками, прошла аллюром мимо воеводы на правый фланг.
— Поторопи пушки, — приказал воевода сотенному.
Сапега сначала решил дать бой за городом. В еловом подлеске, покрытом белым саваном снегов, изготовились к атаке. За кустарниками, в мутной мгле, показалась конная лава гусар. Осажденные шибко садили ядрами по противнику. Лицо Скопина горело, дышало волевой силой и спокойствием. Тысяцкий, нервничая, подъехал к воеводе.
— Надо пускать конницу, как бы не накрыли нас!
Скопин хладнокровно ответил:
— Подпустим ближе. Поторопи полк левой руки. — Скопин со спокойствием вынул палаш, лицо его враз окаменело, и он зычно крикнул: — С Богом! За Русь! — и пустил сильной рысью коня.
Сошлись в сече… Какое-то время сапежинцы топтались, затем, не выдержав напора, поворотили коней: Сапега вынужден был запереться в городе. Он отправил гонца к Рожинскому просить скорее подмоги.
…Увидев бегущих воинов, Марина схватила саблю и кинулась к валу. Визжали пули. С быков [53] , выбив польскую пехоту,
53
Быки — укрепления.
— Что вы делаете, негодяи! Я женщина, а не потеряла силы духа! Назад, зарублю!
Трое панов бросились к ней:
— Уходи, государыня!
— Трусы! — Она закусила от злости и бессилия губы.
Сапега пытался остановить бегство своего воинства, но его никто не слушал. По русским, выскочив нежданно из-за укрытия, с бешенством ударили донские казаки. До вечера рубились в распутнях, казаки из последних сил удержали город.
— Стянем полки в кулак и ударим, — сказал Делагарди.
Скопин решил переждать.
Через три дня в ставку воеводы прибыла депутация рязанцев, трое дворянских детей. Князь Михайло Васильевич, только что вернувшись со смотра рати, переобувался около стола. Сняв раскисшие сапоги, он прошелся босиком по войлочному полу. В углу шатра, вытянув худые ноги, сидел за составлением донесения королю генерал Делагарди.
Один из прибывших, отмахнув поясной поклон, с великой почтительностью проговорил:
— Тебе, Михайло Васильич, бьет челом подданный дворянин Прокопий Ляпунов и видит в тебе нашего царя. Прими, князь, его грамоту.
Скопин изумленно взглянул на толстого рязанца — не ослышался ли? Не дочитав грамоту рязанцев, он изодрал ее в мелкие клочья, приказав:
— Молодцов под стражу!
Делагарди внимательно прислушивался, низко нагнувшись к столу. Когда рязанцев уводили, один из них, что был с казацкой саблей, обернулся, бросил коротко:
— Одумайся, князь, покуда не поздно…
— Я — государев воевода, — отрезал Скопин.
Делагарди, уловив в его ответе неуверенность, сказал:
— Ты заслужил, князь, чтобы быть царем.
Вечером, узнав, что рязанцы снова хотят говорить с ним, Скопин велел позвать их в шатер. Тяжелы были думы воеводы… Дядя губил государство, Михайло Васильевич это хорошо понимал. Злоба и местничество чумовой заразой ползли во все концы Руси. Мир со шведами выторговали ценою больших уступок и потерь. Дружба со шведским королем была ненадежна. Опоры нигде не было. Боярская дума, что распутная девка, готова была поддаться Сигизмунду и его сыну. Казна пуста. С грехом пополам он собирал деньги на жалованье шведскому войску. Всюду ропот… Рати обносились, пятую неделю войско сидело на плесневых сухарях.
Вызванные к нему рязанцы видели, что воевода был не в гневе, но и той решимости, на какую они надеялись, не замечали в нем. Воевода стоял к ним боком, не глядя, молча пригнув крупную голову, угрюмо слушал их речи. Чем больше и горячее говорили рязанцы, тем тяжелее становилось на сердце Скопина. Он ничего не ответил им, а начальнику же своей стражи отдал указ:
— Сделай так, чтобы они невредимыми добрались до Рязани…
Делагарди заметил:
— Твои враги, князь, узнают, что ты не донес Шуйскому. Остерегись!