На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

Оглядевшись вокруг — насколько хватало этого скудного света начавшего тускнеть фонаря — я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. В начале я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство уже давно были мертвы, а если кто еще и дышал — не мог ни видеть, ни понимать, уже ничего. Все они были безнадежны — я не мог вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы — даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У кого-то глаза вздрогнули и открылись — они молили о помощи, или, хотя бы о том, чтобы я прекратил муки их владельца. Но тогда я еще не смог бы убить человека… Даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий.

Глаза

это поняли — говорить он уже не мог, так как все лицо человека было буквально раскрошено и залито кровью — и медленно закрылись. Стиснув зубы, я стал молча выбираться отсюда — к своей, все еще такой далекой цели. К горлу подступал непрошеный ком — я не мог не сочувствовать им, вынужденным ждать своего конца, вдали от родных, и в полном неведении того, что с ними случилось. Но я и сам был недалеко от того, чтобы оказаться в том же положении. Пару раз нога срывалась в дыры, и я едва успевал застыть на месте, чтобы не сломать ее в самый неподходящий для этого момент.

Стронутая неосторожным движением, стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы — я чудом успел наклониться, она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал — по чему я иду. Снова, какое-то отупение овладело мною — как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел — и она преподнесла мне на прощание такой эпизод, забыть который стало невозможно…

Проползая где-то, мне показалось, что я заблудился — а это вполне было возможно среди такого нагромождения. Я метнулся в одну сторону, другую — и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее назад, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой.

Это была девочка, примерно десяти лет. Она лежала на спине, с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется здесь — ее живот был полностью разво- рочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще не было — ее оторвало. Обе руки она сложила на животе — боль, какую она испытывала, должна была быть, невыносимой… Я коснулся ее потемневшего лица — жалость к ней на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не оказаться лежащим рядом и том же положении.

Машинально я смахнул пыль с ее губ — и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

— Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза — а если бы смогла, я бы, наверное, закричал…

— Ты… Здесь?

— Да! Да! Я здесь! — Я вдруг понял, что не должен ее сейчас разочаровывать

— в миг ее последней надежды. На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки…

— Ты… Со мной?

— Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного!

— Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Это было так, словно вдруг разом остановились часы. Шли, шли, и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. Мне уже столько раз приходилось видеть смерть за прошедшие часы, во всех ее обличьях, но гибель детей, всегда была непереносима… Я стал уползать — и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки и то место, где я только что был. Теперь я, уже не стыдясь, не смущаясь, обыскивал карманы попадавшихся мне трупов людей — там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. И остаться без него в самый ответственный момент было нелепо. Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все — и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое нахождение под землей. Силы мои были не безграничны и я с удивлением подумал о том, что такой выносливостью просто не мог раньше обладать… Но расслабляться было еще рано — яма находилась передо мною, и теперь нужно было решить, как ее преодолеть

и не присоединиться при этом, к числу лежащих на ее дне.

Нервное напряжение стало не меньшим, чем физическая усталость. Находится рядом на пути к спасению и не иметь возможности на него стать — это было слишком. Соорудить мост я не мог — хотя поблизости хватало всяческого хлама и железа, но я просто не сумел бы им воспользоваться. Прыгнуть — почти что безрассудство. Я прислонился спиной к колонне — одной из немногих, выдержавших обвал и всесокрушающую силу давления. Ничего путного на ум не приходило, а делать что-то было нужно — опять, знакомое уже чувство, стало подсказывать, что поторопиться необходимо… Я высветил противоположную сторону — до того края, где остались оборванные металлические ступени и свисающий вниз конец резинового поручня, было, по меньшей мере, четыре метра. Перепрыгнуть их — без разбега — для этого нужно иметь такую физическую форму, какую я не имел и в лучшие времена. Я вновь застонал — вынести столько всего и теперь встать перед преградой, остановившей меня почти на самом выходе из подземелья. И тогда я стал собирать все, что только могло гореть — чтобы осветить и яму, и второй ее край как можно лучше. Изматывающая, беспрерывная гонка, почти суточное блуждание впотьмах, жажда — все это доконало меня, и я в полной прострации сел на камни, даже не думая о том, что находится на открытом месте опасно.

Через минуту я забылся дерганым, нервным сном

В чувство меня привел какой-то зловещий звук. Очень знакомый и неприятный.

В угольной шахте нашими спутниками частенько бывали крысы. Вот и сейчас, едва я направил фонарик, как его свет отразился во многих, словно рассыпанных вокруг, бусинках. Этот луч отражался в глазах серых тварей, усеявших практически весь край платформы. Их становилось все больше и больше. И тогда я вспомнил еще одну, третью заповедь горняка — что крысы, или мыши, которые в изобилии живут в рудниках, всегда стремятся к поверхности, если чувствуют опасность для своей жизни. Это могло быть что угодно — бушующий где-то пожар, газ, но, чаще всего — я сразу похолодел — вода… Я вскочил и зажег подготовленный заранее костер, который соорудил из обрывков ткани и, неведомо как попавших сюда, деревянных обломков.

Неровное, пляшущее пламя, отбрасывало тени, и при его свете я увидел, что полчища крыс скоро заполнят все без остатка. Они мелькали у меня под ногами и некоторые даже стали цепляться за штаны, вставать на задние лапки и пытаться подняться по мне повыше. Но, главное — я увидел торчащий обрывок кабеля на той стороне. Если бы мне, удалось за него ухватиться — я бы мог попытаться совершить невозможное! Я тщательно натер руки пылью, засунул фонарик в карман, чтобы он не мешал и отошел от края настолько, насколько это вообще было осуществимо. Несколько раз я собирался… и не решался, страшась упасть вниз. И все-таки, преодолевая свой страх, я прыгнул. Руки ухватились за кабель чуть ли не на самом его кончике, а я сам больно ударился о породу. Кабель выдержал. Подтягиваясь на руках, упираясь носками ботинок в уступы, я выбрался на тот край провала.

Почти сразу, после того, как я подтянулся наверх и отполз от края подальше, послышался далекий, смутный гул. Крысы, которые бегали на той стороне, как по команде остановились, а потом раздался такой отчаянный писк, что я невольно сделал несколько шагов от края, догадываясь, что визг этих созданий не спроста… Самые смелые из них попытались перебраться ко мне вдоль стены. Почти все они сорвались вниз, не удержавшись на отвесной поверхности. Гул нарастал с каждой секундой. Одной из крыс удалось по еле заметным выступам перескочить ко мне, и она, большими скачками понеслась по лестнице вверх. Я бросился следом, уже понимая, что этот надвигающийся шум ничего хорошего мне не сулит… Возможно, это была одна из самых глубоких станций — таким долгим мне показался этот подъем наверх. А еще, приходилось держать фонарик, а свободной рукой хвататься за все, что могло мне облегчить мое стремление поскорее убраться отсюда. На эскалаторе все тоже было изломано и искорежено, а во многих местах ступеней не было вовсе