На рубежах южных
Шрифт:
Очнулся Федор только когда протоиерей, заканчивая молебен, пропел:
— О здравии живых тебя, господи, хвалим!
— Хвалим! — подхватили дьякон и хор.
— Царствие небесное убиенным и умершим!
— Царствие небесное!
Высоко подняв крест, протоиерей Порохня осенил им казаков. Выступили вперёд полковники, положили на крытый алым сукном стол перначи, свернули войсковое знамя. Расправив плечи, к строю приблизился Кордовский.
— Славные черноморцы! Вы исполнили свой долг, не нарушив присягу. — Полковник пожевал ус. — Своими подвигами
— Речист пан полковник, — вполголоса проговорил Ефим.
Кто-то из казаков выкрикнул:
— А довольствие нам за службу отдадут?
Гул одобрения прокатился по площади. Лицо Кордовского передёрнулось.
— Господа есаулы, разводите казаков по куреням и станицам! — зычно скомандовал он.
— Как так? — разом закричали несколько человек. — Без довольствия?
— Не выйдет! Некуда нам идти! В хатах один ветер гуляет!
Строй нарушился. С криками казаки тесным кольцом окружили старшин.
— Дети наши голодные!
— Придем домой, а там есть нечего!
Чернышев, сверкая глазами, ухватился за саблю. Побледневший Кордовский уговаривал:
— Разойдитесь, панове–добродию! Разойдитесь! Не поднимайте шум!
— Не пойдём мы в курени, пока не удовольствуете нас!
Вперед пробрался Дикун, оглянулся на товарищей, снял шапку и поднял её в вытянутой руке. Шум постепенно смолк.
— Казаки никуда не пойдут, — твёрдо проговорил Федор, глядя в глаза Кордовскому. — Пусть выйдет к нам его высокоблагородие Котляревский и выслушает наши жалобы.
— Смутьян! — рванулся к Дикуну Чернышев, вытаскивая из ножен клинок. Но чьи-то крепкие руки ухватили его, удержали.
— Опять пугаешь, полковник! Гак мы пуганые. А с огнём не балуй. Пока добром просим, своё просим, — бросил Федор Чернышеву и, обращаясь к Кордовскому, продолжал: — Мы жить по–людски хотим, а нам они не дают, — и Дикун кивнул в сторону старшин и куренных атаманов.
— Правильно! — поддержали его казаки.
Многие из них втыкали пики в землю, складывали мушкеты на вытоптанную траву.
Майдан задвигался, забурлил. Казаки начали расходиться по широкой площади, располагаясь лагерем у собора. Заполыхали костры.
Кордовский, Чернышев, а за ними и другие старшины незаметно исчезли.
К Дикуну пробрался довольный Собакарь.
— Ну, Федор, теперь нам от своих слов возврата нет. Стоять будем до последнего. Брешут, отдадут.
Подошли Шмалько и Половой.
— Ишь как попервоначалу Кордовский мягко стлал, да жёстко спать было бы, — пробасил Осип. — Стоило разойтись, поодиночке они нас за грудки взяли бы.
— Старшины, что те хорьки, — пояснил Ефим. — Хорек как залезет в курятник, так попервах зловонный дух выпустит, чтоб куры на сидале почуманели. А как почуманеют да попадают, тут хорёк и пьёт их мозги.
— Самое главное — держаться один за одного, — сказал Дикун. — Давайте отправимся по майдану да поговорим с
— Правильно! — кивнул Собакарь. — Чтоб, значит, все одной верёвкой были связаны. А народ нас поддержит, обязательно поддержит!
Эту ночь Федор спал тревожно, часто просыпался. Голову сверлила мысль: «Что делать дальше?» Не раз вспоминал Леонтия: «Был бы рядом, может, что и посоветовал».
Накануне казаки твёрдо решили стоять на своём и дружно добиваться, чтобы все полагающееся довольствие было выдано им сполна. Кое-кто заговаривал даже, что пора, мол, и земли кошевые поделить по справедливости. Но это были только отдельные, нестройные голоса. Масса казаков встретила их одобрительно, но настороженно — уж слишком смелыми они казались.
А говорить с начальством, с наказным атаманом и старшинами казаки всем миром поручили Дикуну и Собакарю.
Небо светлело. Зазвонили к заутрене. Екатеринодар пробуждался. Звенели ведра у колодцев. Из огороженных плетнями дворов хозяйки выгоняли в стадо скотину. Пришел в движение и казацкий стан. За крепостным валом нарастал гул пробуждавшейся ярмарки.
Накинув на плечи свитку, Дикун направился туда, на ходу переговариваясь с казаками. Он обратил внимание на то, что в лагере, кроме участников похода, появилось много новых, пришлых.
Немолодой казак, сдвинув папаху на затылок, пел:
Ой, що там за шум учынывся, Що комар та на муси оженывся!Выйдя за крепостные ворота, Федор сразу же окунулся в людскую толпу. Приехавшие изо всех станиц казаки и закубанские черкесы, купцы и перекупщики торговались, толкались, шутливо переругивались. Дикун высматривал васюриицев — не терпелось узнать, как там дома.
— Эгей, Федька, — услышал он.
К нему проталкивался Терентий Тронь.
— Сосед, здоровый, вернулся? Не гадал, что встречу!
Терентий дружески хлопнул Федора по плечу.
— Как видишь, целый, — усмехнулся Дикун.
Они выбрались из толпы.
— Что дома? — спросил Дикун. — Мать как?
Тронь махнул рукой и отвернулся.
— Ты чего?
— Померла твоя мать…
— Померла?
Тронь неловко топтался на месте.
— Еще зимой. С голодухи преставилась… Старая была. Да ты не жалей, — похлопал он Дикуна по плечу. — Она своё пожила, а хворую и к работе негодную кто задарма кормить станет?
Федор сник. Только и сказал:
— Прощевай, сосед!
— Постой, Федька! Ты, случаем, за службу грошей не получил? Там причитается с тебя за десять фунтов мучицы… Матери я как-то давал…
Федор, не глядя на Троня, бросил:
— Рассчитаюсь.
Не замечая больше ничего, Дикун повернул в крепость.
«Мать родная! — стучало в голове. — Наказывала, чтоб берег я себя, встречи хотела, ждала.
С голоду померла! А напротив атаман живёт, Баляба проклятый. Что ж он, куска хлеба пожалел? Батько за него жизнь отдал…»