На санях

Акунин Борис

Лотти знала, она никогда не сделает такую ужасную вещь, но мысль о том, что это возможно, что это в ее силах, была утешительна. Теперь, может быть, удастся уснуть.

А может быть и сделаю, подумала она, уже проваливаясь в сон.

Приснилось нехорошее, но отрадное — оказывается, бывает и такое.

Лотти стояла на Новом мосту, у перил, на которых висел прикованный цепью круг. Внизу, в бурой реке, билась, разбрызгивала воду Вальтэр, кричала: «Помогите, спасите!» Вокруг никого, только они двое. «Кинуть тебе спасательный круг?» —

кричит Лотти, перегнувшись. «Да, да, скорее, я не умею плавать!» — вопит утопающая. Лотти нагибается, поднимает с мостовой камень, примеривается и швыряет точнехонько в торчащую из воды голову.

* * *

Когда Лотти открыла глаза, в дортуаре никого не было. Колокол она проспала — впервые. Слишком поздно легла, слишком крепко спала. И никто не разбудил. За опоздание на урок полагалось наказание — карцер. Пускай. После вчерашнего лучше сидеть в карцере, чем в классе.

Можно было пока насладиться одиночеством — тем самым одиночеством, которое раньше казалось несчастьем. «А можно спуститься вниз, посмотреть, не отлучился ли истопник и, если его нет, взять напильник, — шепнул новый голос. — Никто не увидит». Кажется, раз заговорив, он помалкивать не собирался.

Еще ничего не решив, девочка подошла к окну, привычно ежась от холода. Что там лужи, не замерзли ли?

Перед пансионом стояла очень красивая карета, запряженная четверкой превосходных белых лошадей, у каждой круп накрыт бархатной попоной, а на ней золотой вензель: две буквы L, увенчанные короной. Такой же на лакированной дверце.

Что делает на скромной улице Сен-Жак экипаж из королевской конюшни?

За спиной открылась дверь.

— Вот вы где, ваше высочество.

Госпожа Геру! В первый миг Лотти сжалась, но лицо у начальницы было не грозное, а какое-то странное. И браниться она не стала. Наоборот, улыбается.

— Прихожу за вами в класс, а вас нет. Боже, вы заболели?!

Улыбка сменилась испугом.

— Нет, я здорова, мадам, — ответила девочка, делая книксен, как предписывали правила. — Просто я проспала. Ведите меня в карцер.

— Господь с вами, ваше высочество! Неужто вы могли подумать, будто я посмела бы наказывать такую особу, как обычную пансионерку?

Происходило что-то непонятное. Но удивиться Лотти не успела — госпожа Геру тут же начала объяснять. Она всегда роняла слова медленно, важно, а сейчас затараторила.

— Прибыл ваш батюшка, с ним адъютант его величества маркиз де Шомон, отныне приставленный к его высочеству кронпринцу. И господин барон де Либо, попечитель учебных заведений. Это такая честь для нашего пансиона!

Она захлебнулась от восторженного волнения.

— Papa привез наконец плату за обучение, — сказала Лотти, в последний момент вспомнив правило номер три — что вопросы начальнице задавать нельзя — и сменив в конце фразы интонацию с interrogative на presomptive¹³.

—

Ах, с этим нет никакой спешки! В положении вашей семьи произошло весьма радостное… То есть, что я говорю! — хлопнула себя по губам мадам Геру. — Очень печальное событие. Скоропостижно скончалась супруга вашего государя. Его величество король — я имею в виду короля Франции — выражает вашему родителю глубочайшие соболезнования и отныне будет считать его своим личным гостем.

А, вот почему королевская карета и адъютант, догадалась Лотти. И сразу же сообразила остальное.

Дядя овдовел, так и не обзаведясь сыном. Это значит, что права papa на престол теперь незыблемы. Поэтому король Людовик изменил свое отношение к батюшке.

— Когда его высочество объявил, что намерен навестить своих дочерей в пансионе, господин попечитель счел своим долгом сопровождать принца. Никогда прежде его превосходительство у нас не бывал. Если он будет спрашивать ваше высочество, как вам у нас нравится, я очень, очень надеюсь, что вы скажете доброе слово! Если же у вас есть причины для недовольства, какие угодно, любая мелочь, умоляю: скажите! И я всё исправлю! Если кто-то хоть чем-то вызвал неудовольствие вашего высочества — учителя, персонал, воспитанницы — я приму самые суровые меры!

Толченое стекло не понадобится, подумала Лотти.

— Ах, да что же это я! Господин принц и господин попечитель ждут! Идемте скорее в класс! Позвольте только я поправлю вам волосы!

На лестнице и потом в коридоре она семенила рядом, на ходу причесывая Лотти своим гребнем.

Вошли в класс, где все поднялись и присели в книксене. Но батюшки здесь не было.

— Его высочество, его превосходительство и господин маркиз отправились в младшее отделение, к принцессе Паулине, — доложил мсье Канар, учитель латыни. — Потом вернутся сюда.

— Давайте подождем здесь, если ваше высочество не возражает, — проворковала неузнаваемая мадам Геру. — И ради бога, ради бога пообещайте мне, что не скажете о пансионе ничего недоброго! Если господин попечитель велит закрыть школу, мне будет не на что жить!

Она произнесла это очень тихо, чтоб остальные не услышали. Но все видели, как суровая начальница умоляюще сложила ладони. Садиться она пока не разрешила.

Лотти перевела взгляд на свою врагиню. Вальтэр стояла бледная, опустив голову, и нервно кусала губы. Знала, что ее ждет.

Но внутренний голос молчал. И ненависти не было.

Жозефина-Наполеона учится в пансионе на скудное пособие, полагающееся офицерам рухнувшей империи. Если ее с позором исключат, то лишат и пособия.

Несчастная, некрасивая, плохо одетая, озлобленная на мир девочка, потерявшая отца, родной дом, положение, грызущая колотый сахар, потому что нет денег на конфеты.

Ненавидеть можно только того, кто сильнее тебя, вдруг поняла Лотти. А тому, кто тонет, не бросить круг невозможно. Кто ты после этого будешь?