На санях
Шрифт:
— Благодарю, мадам, мне здесь нравится. Все девочки очень добры, никто меня не обижает, — сказала она громко, чтобы Жозефина-Наполеона перестала кусать губы. — Жаль будет покинуть эти стены.
Но покинуть стены не пришлось. Papa привел Паули и сказал дочерям, что они поживут здесь до тех пор, пока не наступит время возвращаться в Вюртемберг. Дядя Фриц наверняка этого потребует.
И не удержался, просиял улыбкой:
— Дорогому братцу не удастся от меня избавиться! Других наследников у него не будет! Потерпите, детки, скоро вы снова заживете, как подобает принцессам!
Поцеловал младшую, погладил по
Учитель потянулся за начальницей.
Девочки остались одни.
Лотти по-прежнему стояла перед доской, исписанной латинскими фразами. На нее смотрели, но никто не сказал ей ни слова. Потом собрались кучками, начали шушукаться.
Между рядов шла Вальтэр, глядя прямо перед собой. Губы ее больше не дрожали, они были плотно сжаты.
Она идет ко мне! — подумала Лотти. Но Жозефина-Наполеона даже не взглянула. Взяла тряпку, стала стирать с доски. Никто кроме принцессы на нее не смотрел.
Не очистив доску, а лишь размазав по ней мел, Вальтер поднесла тряпку к окну, где собрались в кружок ее подруги по дортуару.
— Плюнь! — сказала она одной. — Давай-давай, не жалей слюней. Теперь ты. Ты. Ты.
Девочки послушно плевали. Остальные заоборачивались. Разговоры прекратились.
Лотти наблюдала с тоскливым ужасом. Сейчас снова произойдет что-то гадкое. Зачем, зачем она не избавилась от крысы, когда это было возможно? Попечитель уехал, papa здесь больше не появится. Мадам Геру теперь заговорит по-другому…
Так и есть! Вальтэр направлялась прямо к ней.
— На. — Протянула тряпку. — Хлестни меня по роже. Я заслужила.
— Мне довольно того, что… ты это предложила, — тихо произнесла принцесса. Раньше она обращалась на «ты» только к Паули.
— Тогда мир?
Помедлив, Лотти пожала протянутую руку. Рукопожатие для нее тоже было первым в жизни. Принцессе по руке бьют линейкой, иногда руку с поклоном целуют, но не жмут.
— Пойдем поболтаем. Хочешь сахару?
На запачканной мелом ладони лежал бело-серый кусочек.
— Спасибо.
Крупицы захрустели на зубах, словно толченое стекло. Лотти никогда не пробовала ничего вкуснее.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
С добрым утром, любимая.
Иди, включай магнитофон. Сегодня твой день начнется опять с баховского адажио, но с другого — из «Пасхальной оратории». Оно тоже печально, но градус этой печали чуть ниже. Она не уйдет совсем, она будет с тобой всегда, ты привыкнешь к ней. Постепенно, со ступеньки на ступеньку, она вытеснит горе. Нельзя испытывать одновременно оба эти чувства. Печаль — укрощенное, побежденное горе. Я знаю, ты не хочешь, чтобы твое горе ушло, да это кажется тебе и невозможным. Но жить, когда сердце разрывается, совсем нельзя. Не возражай, не спорь. Просто делай как я прошу. Последняя воля покойного и всё такое. Мы же договорились.
Перевернешь страницу после Баха. Хорошо?
Опять стихотворение Георгия Иванова. Я читаю много поэзии в эти дни. Стихи, как и музыка, в моем нынешнем состоянии помогают лучше, чем философские трактаты или религиозные тексты. Я пробовал и то, и другое, пытаясь обрести понимание, покой, не знаю, утешение. Нет, умствования мудрецов и упования на божий промысел не находят во мне отклика. Но это стихотворение,
Иванов пишет про эмиграцию. Я не знаю, что такое смерть. И я ощущаю ее как вынужденный отъезд с Родины, навсегда. Но не в Константинополь и не в «глухую европейскую дыру», а именно «навстречу полярной заре». Мне нестрашно, нисколько нестрашно, но сжимается сердце от предстоящего прощания.
Белая лошадь бредёт без упряжки.
Белая лошадь, куда ты бредёшь?
Солнце сияет. Платки и рубашки
Треплет в саду предвесенняя дрожь…
Я, что когда-то с Россией простился
(Ночью навстречу полярной заре),
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.
Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.
Жизнь потерял, а покой берегу.
Письма от мёртвых друзей получаю
И, прочитав, с облегчением жгу
На голубом предвесеннем снегу.
А теперь возьми этот листок и сожги его. Облегчения ты не испытаешь, однако в огне есть магия. Ты ощутишь ее. Но не застывай на месте. Я придумал тебе особенный день. Он ждет.
Вперед!
Сегодня мы сделаем еще один шажок от глухого одиночества к восстановлению контакта с окружающим миром.
Вчера с тобой говорила природа, и ты почувствовала, что она тебя не бросила и не оставила.
На третий день ты посмотришь на мир живых существ — таких, к каким проще всего ощутить симпатию. И от которых исходит радостная энергия жизни — то, чего нам с тобой больше всего не хватает.
Никаких дел сегодня не будет. Все перенеси на завтра. К ежедневнику даже не подходи. У тебя выходной.
Я специально пишу крупными буквами, чтобы дотянуть до конца страницы. Попробуй угадать, куда я тебя отправлю. Ответ — на обороте.
Дам подсказку. Это место, куда водят детей в выходной.
А вот и не угадала.
Ты отправляешься в зоопарк. От главного входа идешь прямо, поворачиваешь налево, по сторонам не смотришь, звери в клетках тебе ни к чему — ты сама в клетке. Твой путь — на «Площадку молодняка». Сядь там, за оградой, среди мелюзги, и наблюдай за шебутными медвежатами, прыгливыми козлятами, мохнатым осленком Кешей и толстолапым тигренком Лушей (это девочка). Обоснуйся на второй скамейке слева, если она свободна. Я просидел на ней вчера битый час, чувствуя себя профессором Плейшнером из дурацкого сериала. Луша за эти недели немножко подросла, и стало потеплей — весна, но это всё то же остановившееся, прекрасное мгновение, которым наслаждался я. Оно никуда не делось. Ощути его. Мы будем вместе, вдвоем. Но не вспоминай обо мне, ни о чем не думай. Просто сиди и смотри. Долго. Передавай Луше от меня привет. Она подошла к самой ограде и с полминуты пялилась на меня своими круглыми наивными глазами. Что-то почувствовала?