На санях

Акунин Борис

— Этот урок мною уже пройден и усвоен, ваше величество, — тихо сказала Лотти, вспомнив свою болезнь и ночное видение.

— Хорошо коли так. — Вильгельм пытливо посмотрел на нее, провел рукой по лицу, и оно перестало быть каменным — сделалось печальным и усталым.

Помолчав, он заговорил о другом.

— Вюртемберг — маленькая страна, зажатая между гигантами. Сначала в нас вцепился стальными когтями французский орел и тащил туда, куда ему вздумается. А когда его когти разжались, нас стали рвать на части Австрия, Пруссия, Англия и настойчивей всего, бесцеремонней всего Россия, которая наложила свои медвежьи лапы на всю Европу. Сохранять независимость и национальное достоинство, лавировать между хищниками — вот миссия

вюртембергского монарха, невозможно трудная, отнимающая все мои мысли и все силы… Можете вы представить в этой роли вашего отца?

Лотти покачала головой.

— В двенадцатом году, когда Наполеон потребовал от нас выставить корпус для войны с Россией, наш отец назначил командующим Пауля, ибо я как наследник престола должен был оставаться в Штутгарте. Но Пауль наотрез отказался, и войска пришлось возглавить мне. Я повел в поход пятнадцать тысяч вюртембержцев, оставив страну без молодых мужчин. Обратно вернулся лишь один из двадцати. Семьсот тридцать два человека…

Дядя содрогнулся от воспоминания.

— Я расскажу вам что такое Россия. Это бескрайний и почти безлюдный простор, где царит лютый холод, от которого усы покрываются ледяными иглами, всё белое от снега, но природе этого мало, и она сыплет, сыплет с неба мертвые хлопья. Мы зарезали и съели лошадей, потому что их было нечем кормить. Я, кронпринц, брел пешком, еле переставляя тяжелые ноги, на каждой налипли снежные гири. Люди просто садились в сугробы и больше не вставали. По обе стороны дороги сидели заиндевевшие мертвецы. Мне часто снится российская снежная преисподняя… Если после смерти я попаду в ад, я уже знаю, как он выглядит. Россия — страшная страна, сударыня. Говорю вам об этом со всей честностью.

«А зачем?» — хотела спросить Лотти, но, конечно, не осмелилась. Она не могла уследить за зигзагами этого странного монолога.

Будто услышав, король сказал:

— Потому что, принимая решение, вы должны явственно представлять его последствия. Вас ожидают тяжкие испытания. Но утешением и опорой вам будет сознание, что вы исполняете свой долг и свое назначение.

— …Я не понимаю, — пролепетала Лотти.

— Сейчас поймете. Я задам вам вопрос, и вы на него ответите. Но сначала уясните два обстоятельства. Первое: судьба Вюртемберга зависит от отношений с Российской империей. И второе: отношения эти весьма нехороши. До царя Александра дошла гнусная сплетня о том, что я погубил его сестру. Это сулит нашей стране недоброе…

Принцесса опустила глаза. Все шептались, что покойная королева Екатерина застала короля в объятьях госпожи Ля-Флеш, в слезах выбежала в одном платье, с непокрытой головой, под ледяной дождь, жестоко простудилась и от этого умерла.

— Благодарение Господу, у нас при санкт-петербургском дворе есть добрый ангел-хранитель, наша дорогая соотечественница и родственница София-Мария-Доротея, которую русские называют Maria Fyodorovna. Вдовствующая императрица не забыла свою родину. Это настоящая вюртембергская принцесса, она удерживает своего сына от враждебных действий. Но la tante²⁸ уже немолода и нездорова. Бог знает, сколько ей осталось… Как вам показался русский великий князь?

— Который из них? — удивилась Лотти новому неожиданному повороту в разговоре.

Летом у них в Людвигсбурге побывали два брата русского царя: в июле — путешествовавший по Европе принц Николас, а месяц спустя принц Михаэль.

— Принц Николас быстр умом и любезен. Он так живо меня обо всём расспрашивал, и было видно, что не из светской вежливости, а что ему действительно интересно…

— Нет-нет, каков младший? Тот, что приезжал в августе.

— Михаэль? Он, кажется, стеснителен. Легко краснеет, это мило. Почти всё время молчал. Оживился только однажды, когда речь зашла о лошадях. Право, даже не знаю, что о нем сказать…

— Это ваш будущий муж.

— Что?!

— София-Мария-Доротея ищет невесту

для своего четвертого сына. Трое старших женились в ранней юности, а Mikhail Pavlovitch — так следует произносить его имя — что-то припозднился. Императрица-мать, зная, что самые лучшие жены выходят из Вюртембергского дома, еще весной написала мне, спрашивала о вас. Nikolai Pavlovich, мнению которого она доверяет, заезжал к вам приглядеться, и вы ему понравились. После этого посмотреть на вас приехал и Mikhail Pavlovitch. На него вы тоже произвели хорошее впечатление.

— Но… но он не подавал никаких знаков! — в панике вскричала Лотти, думая: «Ганзель! О боже, мой Ганзель!»

— Вы и сами заметили, что он стеснителен. К тому же я подозреваю, нет ли там скрытого дефекта. Почему он до сих пор не женат? Александра сосватали в пятнадцать лет, Константина — в шестнадцать, Николая — в девятнадцать, а Михаилу уже двадцать два. Наш посол пишет, что у великого князя нет любовницы, он не приударяет за актрисами, не посещает увеселительных заведений. И пришедшее вчера письмо, в котором он просит вашей руки, довольно странное. «Поскольку ее высочество еще полуребенок, брак вряд ли может быть заключен ранее, чем через два года, так что с приездом в Санкт-Петербург можно обождать», — пишет он, что после длинных уверений в сердечной привязанности и пылкой влюбленности, довольно странно. Разумеется, два года мы ждать не станем, но не исключаю, Шарлотта, что вам достанется муж с какими-нибудь причудами. Говорю вам об этом со всей честностью — как сказал о России. Любовь и счастье не для принцесс, сударыня. Вас ожидает жизнь в скверной стране и возможно со скверным супругом. Ваше решение должно быть сделано с открытыми глазами.

— Да что от меня зависит? — в отчаянии воскликнула Лотти. — Ведь вы, дядя, всё за меня уже решили!

— Никто не может определить за вюртембергскую принцессу, какой будет ее судьба, — сказал на это король. — Мы не в Турции, и я не султан. Вам самой нужно решить, достойны ли вы вашего высокого рождения. Пришло время сделать выбор, под каким знаменем пройдет ваша жизнь. Что там будет начертано: «Высокая цель» или «Аmour de soi»?

К черту проблемы вюртембергской принцессы, сказал себе Марк. А то мне своих не хватает. Когда тут появится персонаж, похожий на меня? Тот, из-за которого Рогачов распаляет в себе ненависть.

Перелистнул еще несколько десятков страниц.

ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ

Сегодня девятый день, когда, согласно православному учению, душа предстает перед Богом и для нее наступает время окончательного очищения. Но мой «Сорокоднев» составлен не для моей души, а для тебя, так что это твой девятый день. И он должен стать днем конца твоего одиночества. Первая фаза карантина, самая мучительная, заканчивается. Готовься к возвращению в мир людей.

Все эти дни тебе звонили знакомые, кто-то наверняка и заходил. Но, следуя инструкции, ты взяла на работе отпуск, телефонные разговоры быстро сворачивала, гостей вежливо, но решительно выпроваживала. Ты была не готова.

Я знаю, тебе и сейчас кажется, что другие люди тебе не нужны и никогда не будут нужны. Они чужие. Они никогда не заменят тебе то, что ты потеряла.

Всё так. Не заменят. И любви, какая была у нас, никто из них тебе не вернет.

Однако я понял одну простую, но очень важную вещь. Только сейчас понял, на последнем отрезке жизни. Не про себя — про других людей.

Я — чего уж себя обманывать — всегда не любил их. Да и не за что их любить, других людей. Большинство из них глупы, недобры, эгоистичны, почти все невыносимо скучны. На месте Господа Бога я бы давно утратил интерес к этому неудачному эксперименту, явно зашедшему в тупик. Я спросил бы у Него, подобно царю Давиду, с недоумением: «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? На фига он Тебе сдался?»