На санях
Шрифт:
Настроение у Марка скакнуло еще выше, на несколько градусов. Во-первых, повело от вермута. Во-вторых, на тройки пялилась публика — воскресенье, народу перед дворцом было много. А в-третьих и главных: то, что Сова посадил его в свои сани, означало: место в «команде» у Марка будет выше, чем у Фреда, Серого и даже Баклажана. Те для Совы — свита, полезные людишки, а выражаясь попросту обслуга. Струцкий шестерит на посылках, казах башляет, Азазелло тоже зачем-нибудь нужен. На равных Сова только с Башкой — а выходит, что и с Марком. Никакой пользы от него Сове нет и быть не может. Значит, это приглашение
Но виду, конечно, не подал.
Катали их по пруду, слава богу, недолго: в один конец, потом обратно, и разок вокруг острова, с накреном — Марк чуть не вывалился на повороте. Хайлайтом аттракциона был момент, когда коренник задрал хвост, продемонстрировав, что он жеребец, а не кобыла, и прямо на бегу навалил яблок. Башка с Совой от хохота чуть не задохнулись, и Марк тоже посмеялся, но сдержанно. Болконский же.
Минут пятнадцать продолжалось масленичное катанье. Разогретый вермутом Марк даже не успел замерзнуть.
— Вторая часть парада, — объявил Сова, когда вылезли из саней. — Торжественная. Вопросов не задавать, топать за Иваном Сусаниным. — Картинным жестом показал на Серого. — Приготовил, Серый?
— А то, — осклабился тот. — Рота, за мной!
Снова спустились на лед, почапали на ту сторону пруда, где темнела лесопарковая зона. Короткий февральский день заканчивался, уже начинало смеркаться.
Шли так: впереди Серый, за ним плечом к плечу Марк, Сова, Фред и Башка, сзади тащил брякающую сумку Баклажан.
— Фред, анекдот расскажи, — не попросил, а велел Сова. И пояснил Марку: — Стручок — собиратель народного фольклора. На все случаи жизни анекдоты знает.
Прозвучало это так, будто Сова идет с Марком, а остальные вроде как сбоку. Было приятно. И окончательно стало ясно, что Фред в «команде» на положении шута, вон «Стручком» назвали — даже ухом не повел, только оскалился.
— У микрофона народный артист СССР Федор Струцкий! — провозгласил он конферансным голосом. — Короче, встречаются два еврея. «Я вам приветствую, Моня. Что вы себе думаете? Я устроился на работу первым балалаечником в оркестр русских народных инструментов, и, вы не поверите, там-таки есть один русский! Они всюду пролезут!»
Поднял руку: погодите ржать, это еще не всё.
— А как фамилия балалаечника, знаете? Капустин.
И захохотал первый. Смех у него был неприятный: рот широко разинут, так что десны видно, а глаза неподвижные и шарят по лицам.
Капустин был парень с курса, с типичным семитским лицом. «Евреев по паспорту» на факультете один Мишка Фишер, а полукровок с русскими фамилиями довольно много.
У Фреда на этот счет пунктик. На одной из самых первых лекций, когда он еще садился рядом с Марком, Струцкий огляделся и стал шепотом перечислять: «Вон жидяра сидит, и вон тот, и рыжий тоже наверняка. Идеологический ВУЗ называется!» Причина его болезненного интереса к еврейскому вопросу была понятна. В день, когда они познакомились, в очереди на заполнение анкеты перед вступительными экзаменами, сидели оба перед дверью, ждали вызова, психовали, и новый знакомый шептал: «Перед собеседованием мандатная комиссия заранее решает, кого допустить к экзаменам, а кого нет. Документы изучают,
Пока шли по аллее, Фред выдал еще штук десять еврейских анекдотов. Смешной только один, который можно было и без акцента рассказывать. Звонит Сарочка мамаше, жалуется, что ее муж Абрамчик «гхэчневую» кашу неохотно кушает. Мамаша ей: «А ты, когда варишь, маслица побольше клади». Сарочка удивленно: «Ой! Таки гхэчку надо вахить?»
Серый свернул на узкую дорожку. Он шагал первый, загребая снег валенками, за ним Сова с Башкой, так что Марку пришлось идти рядом с Фредом, а замыкал шествие Баклажан.
Струцкий сыпать анекдотами прекратил — не стал распинаться ради одного Марка. Уронил покровительственно:
— Не напрягайся, Рогачов. Мандатную комиссию ты прошел. Щас накатим — расслабишься.
Тоже, значит, вспомнил про тот день. Всё хочет обозначить, что он в «команде» — «дед», а Марк — «салага». Лучшая реакция на это — молча пожать плечами. Типа, никто и не напрягается.
Тогда Струцкий сменил тон на доверительный.
— Скорей бы живой водицы испить. Задубел весь, надо согреться. Сегодня с утра у своей факухи был, растратил мильон калорий. Четыре раза вставал на трудовую вахту.
Подмигнул, рот опять до ушей.
Врет, подумал Марк. А если нет?
Спросил небрежно:
— Что за герла-то?
— Из второго Меда. Вообще без тормозов. Берет во все места. Давай, говорит, генетической информацией обмениваться — это у них в Меде порево так называется. Хотя кто кого порет, я ее или она меня — еще вопрос.
Не врет, с тоской подумал Марк. Елки, даже у Струцкого уже всё по-настоящему.
А чертов Фред всё не отставал:
— Ты-то кого фачишь?
— Собственную пятерню, — изобразил комичную скорбь Марк. — Никого не драл с самого лета.
И мысленно прибавил: «одна тыща девятьсот пятьдесят шестого года». С некоторых пор он завел правило никогда не врать, вообще. Потому что князь Андрей до вранья не унижался. Говорить не всю правду — другое дело, это норм, начистоту всё только идиоты выкладывают. Хотя Болконский вряд ли пошутил бы про пятерню…
— Уважон за честность, — сказал Фред, и в его глазах промелькнуло что-то жалкое. Набрехал! Нет у него никакой факухи! Сразу стало веселей.
— Алё, на мостике! — весело крикнул Марк. — Наливать скоро будут? У матросов яйца обледенели!
— Спокуха, щас всё будет, — прогудел Серый, не оборачиваясь.
И через несколько метров свернул на протоптанную в снегу тропинку, где «команда» вытянулась гуськом.
Между елей открылась полянка. Посередине что-то чернело — было уже почти темно, толком не разглядеть.
— Молоток Серый, — сказал Сова. — Исполнил задание по люксу. Начинаем официальную часть: поминки по Масленице. Всё, как завещали предки. Сначала «полощем рот», потом жжем чучело. Баклажан, доставай одну. Остальные выжрем под блины, в цивилизованных условиях.