На санях
Шрифт:
Мать сначала вздохнула — знала, что они с отчимом вчера опять поцапались.
— Будь с ним потерпеливей, пожалуйста, Маркус. У него трудно идет книга. Писатели — они такие.
Потом улыбнулась.
— Любопытненько. Не помню, чтоб ты раньше интересовался творчеством Григория Павловича. Ergo — у тебя наконец-то появился кто-то с интеллектуальными запросами, пускай даже на уровне Гриваса.
Из всей современной литературы мама признавала только писанину отчима, в этом смысле она была настоящая римлянка:
— Ладно-ладно, Маркус. Не буду вторгаться в твою приватность. Но в уплату весь вечер будешь откликаться на «Марика».
Когда-то, на тринадцатый день рождения, он потребовал подарка: чтоб она больше не звала его дурацким именем «Марик». Мать перешла на «Маркуса», но по детскому имени ностальгировала.
— Хоть на Марика, хоть на Шарика, только добудь два пропуска, а?
— Марик-Марик-Марик, мамочкин комарик, — поддразнила она и опять поцеловала в щеку. — Терпи. Всё, иду к тигру в клетку.
Он дождался, когда скрипнет дверь кабинета, тихонько прошел коридором, стал прислушиваться.
— …Сама же просила, чтоб я бросил курить. Бросил, теперь вот бухаю. Горло привыкнет обходиться без дыма — само пройдет. Отстань, пиявка. Лучше посиди в кресле, твое присутствие меня вдохновляет. Надо закончить главу.
— Ой, знаю я. Это до глубокой ночи. Сделай перерыв. Выпей чаю и позвони Гривасу. У него завтра в ЦДЛ вечер. Попроси два места.
— С какой стати мы с тобой пойдем слушать Гриваса?! Мало нам его трепа в домашних условиях?
— Да не мы. Меня попросили.
— А-а, — успокоился отчим. — Сейчас позвоню. И ты права, выпью, пожалуй, чаю перед последним рывком. На какую фамилию?
— Это Марику. — Мать понизила голос. — Ему нужно два, понимаешь? Может быть, наконец, у него появилась девушка.
Пауза. Марк напрягся. Сейчас начнет кобениться.
Но вышло еще хуже.
— А кто это у нас в коридоре подслушивает? — резким, противным голосом сказал отчим.
Дверь распахнулась. Уставился своими круглыми, застекленными — чисто рыба в аквариуме — глазами.
— Значит, как хамить — сам, а как что-то нужно — через мамочку?
— Марат! — пискнула мать.
А у Марка перехватило дыхание от тяжелого, спазматического чувства. Наверное, это была ненависть. Давно ни к кому ее не испытывал — со времен Коршуна. Но того он боялся, а этот… этот, с его толстыми губами, пористым носом, висящими веками вызывал только гадливость.
— Чтобы… я… когда-нибудь еще… о чем-то тебя попросил… — задыхаясь и щурясь, еле выговорил Марк.
Мать снова вскрикнула:
— Марик!
— Ничего, — усмехнулся отчим. — Это, я полагаю, до моей следующей загранпоездки. Пока не понадобится клянчить очередной подарок.
— Подавись ты своими погаными подарками! —
— Что с вами обоими? Что вы кидаетесь друг на друга? — плачущим голосом кричала мать.
Она попробовал открыть дверь, но Марк не дал — оперся на створку спиной.
Успокойся, приказал он себе. С отчимом — потом. За нами не заржавеет. Пожалеет, гадина. Что делать с Совой? Кину его — буду треплом. Вышибет из «команды». Включай ай-кью, Клобуков, думай.
Мысленно никогда не называл себя «Рогачов». Дурак, что поменял такую фамилию — старинную, дворянскую — на банальную. Никто в английской школе дразнить его «Клопом» не стал бы. А между прочим классная идея — как отомстить суке очкастой. Снова стать Клобуковым! Наверняка это возможно, свидетельство о рождении ведь есть. И усыновления не было, только фамилию поменял.
Ладно, про это тоже потом. Что делать? Что делать?
И придумал, не подвел ай-кью. Самые правильные и верные решения просты.
Оделся, вышел на холодную (сугробы, поземка по мостовой) улицу. На углу Языковского в автомате, полистал прихваченную из коридора отчимову телефонную книжечку.
Повезло — трубку взял сам Григорий Павлович. Его жены, ходячей обложки журнала «Советский экран», Марк совсем бы застремался.
— Здравствуйте, это Марк Рогачов, — скороговоркой, чтоб не успеть зажаться, сказал он. — Сын Марата Рогачова.
— Привет, юноша, — рокотнула трубка. — Как протекает пубертат?
Гривас был дядька классный, не то что Рогачов. Веселый, заводной, ходил в джинсовом костюме, усы а-ля Джордж Харрисон, хайр до плеч. В таком возрасте — человеку хорошо за сорок — конечно, чудновато, но лучше, чем пиджак-галстук.
— С производственными трудностями, — в тон ответил Марк — и немного расслабился. На том конце послышался одобрительный смешок.
— Чувство юмора присутствует. Значит, и трудности будут преодолены. — Васильев вдруг спохватился, посерьезнел. — Ой, извини. Ты что звонишь-то? С Маратом всё нормально?
— Нормально. С утра до вечера по машинке колотит, на людей кидается.
Нарочно подпустил в голос ласковой снисходительности.
— Терпи. С нашим братом бывает. Давай, переходи к делу. У меня гости.
И Марк перешел. Изложил просьбу, два раза повторив, что билеты на вечер достать совершенно невозможно, все как с ума посходили.
— Это из-за «Арсенала», я-то мало кому сдался, — скромно ответил Васильев, но слышно было — ему приятно. — Не проблема. Для милого дружка сережку из ушка. А что за кадр? Богиня или субретка? Это с ней у тебя производственные трудности?
— Кадр из тех, которые решают всё, — нашелся Марк. В кругу Гриваса вечно перебрасывались советскими цитатами, такой там был стиль. Не объяснять же, что просишь не для себя.