На санях
Шрифт:
Чучело Масленицы, вот что это такое, понял Марк, подойдя ближе. Куча веток, из нее торчит метла.
Мирзабаев вынул из сумки бутылку, столбик походных стаканчиков, банку корнишонов. Водка была «Столичная», такую хрен достанешь, а польские маринованные огурцы отчиму выдавали только в праздничных совписовских заказах.
— Сколько у тебя снарядов? — заглянул в сумку Башка. — Еще четыре? Нормуль, должно хватить. У сеструхиного хасбанда в баре и коньяк есть, и вискарь, но он сука, от меня на ключ запирает.
— Блин, харош болтать! — рявкнул Сова. — Внимание сюда!
К
Он, посмеиваясь, тянул из-под «аляски» что-то серое.
— Матушка Масленица, вот твой венец!
Нахлобучил на метлу шапку. Она была старая, каракулевая, с кожаным верхом.
— Узнаете?
— Это ж треух Погосяна! — заорал Фред. — Откуда?!
Богоявленский немного подержал паузу, загадочно улыбаясь.
— …Короче, заглядываю на кафедру договориться о пересдаче — нет никого. Только погосяновский антиквариат на вешалке: бекеша и шапо. Я и спер. Пусть, сука, плешь себе отморозит.
Все заорали, загоготали.
— Ваще улет!
— Ну ты дал!
— Сова форева!
Преподаватель марленфилософии Погосян был страшилищем факультета, его ненавидели бог знает сколько поколений студентов. Поросший седым мхом череп с бородавками, кустистые брови, один и тот же галстук фасона «Ильич в гробу», колючий взгляд из-под толстых стекол. На лекциях Погосяна обычно дрыхли, зато во время сессии он пил кровушку литрами. Крэзанутый — на всю голову. Зимой ходил в драном каракуле и белых бурках, на экзаменах и зачетах совал в ноздри по дольке чеснока — опасался гриппа. Затягивалась сдача до глубокой ночи. Прогульщиков дед ненавидел, измывался над ними с особой лютостью, причем ему было плевать, кто чей сынуля. Сессия полтора месяца как закончилась, а Сова всё таскался на пересдачи.
Спереть знаменитую шапку Погосяна, конечно, было суперлихо. Об этом будут рассказывать легенды.
Серый ловко разжег огонь, по веткам побежало пламя, на поляне стало светло, а вблизи и тепло.
Башка ловко, поровну разлил водку. Предупредил:
— 45 грамм, на один заглот. Чтоб хватило по второй.
Все полезли пальцами в банку, вынули по пахучему огурчику.
— Не лакать! — Сова поднял стаканчик. — Сначала речь скажу. И без стеба, а по-серьезному. Иногда нужно… Масленица — наша коренная, русская традиция. От истоков. А их, парни, надо держаться. Всё остальное херня, а это крепкое, родное. Для каждого по-настоящему русского человека. За Русь, мужики!
— За старшого в семье братских народов? — сказал Мирзабаев. — Старший умный был детина, средний брат и так и сяк, младший вовсе был дурак?
Э, да он не Петрин, он штабс-капитан Рыбников, подумал Марк, глядя на прищуренные глаза Баклажана, в которых отсвечивал костер. «Хоть ты и Иванов-седьмой, а дурак».
Сова немножко смутился.
— Баклажан, ты для нас свой. Если бы нет, я бы не стал, ты чего… Чокнемся.
Ого, Сову извиняться заставил. Ай да казах.
Водку Марк не любил — ни запах, ни вкус, ни как она обжигает пищевод. Проглотил, скорее сунул в рот корнишон.
Башка свой огурец только понюхал, снова взял бутылку.
— Между первой и второй перерывчик небольшой —
Разлил. Опять выпили.
Оттого что намерзся, да на вермут Марка подразвезло. Уставился на костер — не мог отвести глаз. Стоял, прислушивался к разговору. Говорили про интересное.
— Тебя фазер куда определит, когда диплом получишь? — спросил Сова Баклажана — заглаживал свой факап. — В Алма-Ату? Или получится в Москве?
— На кой мне Москва? Мой номер тут будет девятьсот девяносто девятый. В Алма-Ате — ну, может, девятый или девятнадцатый. Не, лучше быть первым парнем на деревне, чем хрен знает каким в городе.
— У вас там что, газета областная?
— Есть. Но газета не то. Я в соседнюю область, в обком комсомола пойду. Сначала вторым секретарем, потом первым.
— А почему в соседнюю?
— Чтоб семейственность не разводить. А то секретарь обкома партии Мирзабаев, обкома комсомола — Мирзабаев. У соседа тоже сын есть, на философском учится. Он — к нам, я — к ним. Круговорот кронпринцев в природе.
— А ты, Башка? Получается с ТАССом?
— Ну его. Там надо сначала на Острове долбаной Свободы или в Монголии три года отсидеть. Сопьюсь на хрен. Батя шустрит в Комитете Защиты Мира, а сеструхин хасбанд попробует в пресс-отделе МИД.
— Ты, Фред? — повернулся Сова к Струцкому.
Тот скривился.
— Мы люди маленькие. Выше отдела писем в «Комсомолке» не вспрыгну. Есть еще маза в газете ПВО, сразу редактором, но это надо погоны надевать. С одной стороны, надбавка за звание, получается двести. С другой — хрен потом в загранку поедешь. Зато вся жизнь — как расписание электрички. В сорок два подполковник и «жигуль». В сорок семь полковник и дача в Опалихе. А ты куда? Знаешь уже?
Марк навострил уши, но Сова оставил вопрос без ответа. Повернулся к нему.
— Серого не спрашиваю. И вы не спрашивайте. А ты, Маркс? В «Литературку», поди? Нормальная контора.
Пожать плечами. Типа не хочу пока об этом трепать. Сам-то Сова не стал рассказывать, куда его папаня мылит. А про Серого интересно. «Не спрашивайте» — в смысле в органы? Из каждого выпуска, говорят, два-три человека отправляют в какую-то секретную спецшколу. Надо чтоб анкета без дефектов и спортивный разряд — причем не по фехтованию, как у некоторых. Серый идеально подходит: служил в десантуре, камээс по самбо, пролетарское происхождение, ну и типаж подходящий — характер нордический, рожа кирпичом, лишнее слово клещами не вытянешь.
С собственным будущим у Марка пока был туман. Отчим сказал, что в «Литгазете» молодому парню работать незачем, хорошему там не научат, и если идти по журналистской линии, то лучше куда-нибудь в научное издание, вроде «Химии и жизни», подальше от идеологии. Ага, пускай сам в «Химию» идет. Мать уговаривает вообще поменять профиль, поступить редактором в приличное издательство. Словари выпускать, литпамятники. Зажигательная перспектива. Короче, от парентов помощи ждать не приходится. Но и сидеть на заднице до казенного распределения тоже стремно. Загонят в какую-нибудь «Заполярную правду», и мотай там три года.