На санях

Акунин Борис

— Темнишь, — понимающе усмехнулся Сова. И тихо, чтоб другие не слышали: — Ладно, после перетрем.

Марк легонько кивнул, сам подумал: зафрендить с Богоявленским тет-а-тет — это вообще супер. Как в спорте — с областных соревнований, минуя республиканский уровень, разом выйти на всесоюзный чемпионат.

— Хорош тут чалиться, поехали блины жрать, — потребовал Башка. — Или давайте еще одну разольем.

Он был уже на моторе, его слегка пошатывало.

— Догорит чучело — пойдем. В народе говорят: «Масленицу не уважишь — себя накажешь». Надо желание загадывать, лучше всего в

стихах. — Сова поднял горящую ветку, стал поджигать погосяновскую шапку. Срифмовал: — Гори, гори, моя звезда. Чтоб мне был кайф, врагам —….

Заржали, громче всех Фред.

— Ты прямо Верлен! Беру цитату в актив.

Шутка была смешная. Они на французском сегодня как раз разбирали стихотворение Верлена «Осенняя песня», такое невыносимо изысканное: «Des violons de l'automne blessent mon coeur d'une langueur monotone»².

— Кстати о Франции, — продолжил Фред. — Чего со стажировкой? Никто не слыхал? Ромашова и Зотов, да?

Тема опять была животрепещущая — сенсация года, будоражившая весь курс, особенно французскую группу: летом двух студентов отправят по обмену на стажировку в Париж, в газету «Юманитэ». Марк был отличник, по языку шел вторым после Пита Курочкина, который с родителями пожил в Монреале, поучился там в местной школе и на французском чесал, как на родном. Но Курочкину «Юманите» на хрен не сдалась, у него фазер, собкор АПН, теперь работал в Нью-Йорке, Пит туда каждое лето ездил, а Марку стажировка не светила, потому что рылом не вышел. У Ленки Ромашовой и Егора Зотова тоже пять по французскому, но плюс к тому Ленка — дочь проректора МГУ, а Зотов — член КПСС и главред факультетской газеты. Так что без вариантов, нечего и мечтать.

— Не парься, Стручок. Тебе с твоим четвертаком, тем более нам с Совой не светит, еле на трояк вытянули. У Баклажана английский, а Серый парле только по-матерному. Ну, скоро оно догорит? — сказал Башка, приплясывая от нетерпения. — Блины потеют, жбанка зябнет.

Меня даже не упомянул, подумал Марк. Хотя, может, это такая деликатность — с точки зрения Башки быть «пятерочником» стремно. Как в гусарской компании слыть исправным службистом.

— Ты куда? — спросил Сова молча двинувшегося в темноту Серого. — А костер кто будет гасить? Спалим парк культуры и отдыха к ёшкиной маме.

— Пойду отолью, — буркнул тот не оглядываясь. — Нам же в Кунцево переть.

Понадобилось и Марку. Он направился к противоположному краю полянки — стоять, поливать рядом с неразговорчивым Азазелло как-то не улыбалось.

Навстречу, из-за ели, кто-то вышел, тяжело поскрипывая снегом. Сзади темнели еще фигуры.

— О, тут гуляют, — громко сказал человек надтреснутым голосом, шагнул вперед.

На плоском лице оживленно посверкивали быстрые глаза, в углу широкого губастого рта торчала потухшая папироса.

— Квасите, пацаны? Угостите, не жидитесь.

Двинулся к костру. За ним второй, третий, четвертый. А потом сразу еще четверо. У Марка под ложечкой сделалось холодно и скованно — не вздохнешь. Шпана! И, похоже, подмосковная: какие-то бушлаты, портки со здоровенными клешами, один в солдатской зимней куртке без погон. Тут по Казанской дороге Люберцы недалеко, самый

бандитский пригород. Приезжают кодлами на электричке в Москву пошляться, задирают городских, бьют, бывает что и грабят.

Рожи у всех жуткие, в центре такие не встретишь. Страшнее всех — первый, с приклеенной ко рту папироской. В уродской плюшевой кепке, какой-то полусогнутый, будто горбатый. Натуральный урка.

Вся «команда» будто застыла. Баклажан потихоньку пятился, его сумка осталась на снегу. Фред часто моргал. Башка — он был туповат — хлопал глазами.

— Выпили уже всё, — сказал Сова, пнув ногой пустую бутылку. — Сорри.

— Чё? — быстро повернулся к нему плюшевый. — Как ты, баклан, меня назвал?

И оскалил кривые зубы, когда Сова отшатнулся.

— Шучу. — Выплюнул папиросу. — Дай покурить, будь земелей.

Поглядел на протянутую пачку «мальборо».

— Америка! Херасе. Я на пацанов возьму.

И выгреб все сигареты, горстью.

— Конечно. Курите, — пробормотал Сова. Он сейчас был не похож на ройялти. — Мы бы и водкой поделились, но кончилась.

— А это у вас чё? — Урка поглядел на сумку. — Ну-ка гляну.

Он подошел, наклонился.

Тут проснулся Башка.

— Алё! — заорал. — Не лапай, не твое!

Подскочил, схватил плюшевого за руку. Тот коротким ударом снизу вмазал Башке по носу, потом локтем другой руки сбоку, в ухо. Башка бухнулся прямо на сумку. Зазвенело.

— Спокуха! — проворно развернулся урка, дуя на кулак. — Ваш кореш сам полез, я его не трогал. За то, что он на меня попер, по хабарику с рыла.

Лёха сидел на земле, мотал головой, из носа текла кровь.

У Марка в висках стучало. Единственный раз в жизни он дрался в седьмом классе, с гадом Коршуном, и «дрался» — одно название. Получил под дых, согнулся от боли, и Коршун лупил его, беспомощного, по щекам, наотмашь. А все стояли и смотрели.

Хуже этого ничего быть не может — когда тебя бьют, и ты даже не сопротивляешься. Он тогда дал себе клятву, на всю жизнь, что такое никогда не повторится. И сейчас больше всего испугался, что эту клятву нарушит.

Поэтому, не давая себе закоченеть от ужаса — а тянуло — Марк не своим, истошным голосом крикнул:

— А ну отвали!

И по-дурацки — сам тут же понял — выставил вперед правый кулак. Будто это спортивное соревнование, и в руке рапира.

Жуткий тип с интересом уставился на Марка. Вперевалку, но проворно подкатился. Протянул удовлетворенно:

— База-аришь.

Вблизи от него пахло чем-то кислым, гнилым. Как от слесаря-водопроводчика, который недавно приходил чинить засор в уборной. Крепкая рука взяла Марка за пальто, пониже горла.

В ожидании удара он зажмурился.

— Этта чего тут у нас? — послышался удивленный голос.

От деревьев неторопливо шел Серый. Встал посередине. Поглядел на шпану, полукругом обступившую костер. Остановил взгляд на плюшевом.

— Эй, пузырь, а ну ко мне.

— Ты чё, борзой? — спросил урка, выпуская Марка.

— Ко мне, я сказал. — Серый говорил негромко. — А то я к тебе подойду. Сломаю обе руки и одну ногу. Чтоб тебе потом было, на чем до параши прыгать. А если сам подойдешь — только зубы выбью.