На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Venez pr`es de moi[192], — проговорила мадам, когда Лиза в дверях опустилась на колени и стала ласкать бросившегося к ней из угла комнаты щенка. Бигоша даже забыл про свою добычу, шелковую туфлю мадам, и теперь восторженно прыгал вокруг хозяйки, так и норовя лизнуть ее в нос.
— Laissez votre toutou[193], — раздраженно сказала Софья Петровна, устав ждать, пока Лиза наиграется со своей живой игрушкой.
Девушка же будто нарочно медлила, делая вид, что увлечена щенком, и подчинилась только в ответ на требовательное:
— Allons![194]
Некоторое время они внимательно смотрели друг
— Каков подлец! — прошептала она, кусая губы. — Каков мерзавец… ни чести, ни благородства за сиятельным видом! А ведь даже не подумаешь, глядя на него нынче… Каков подлец!
Злость так и крутила Софью Петровну с того самого мгновения, как пришло оглушительное по своей силе осознание происшедшего. Ее цепкие глаза тут же подметили наружные швы сорочки, в которой Лиза прошлым вечером заходила пожелать ей покойной ночи. И порванное кружево, державшееся на честном слове у самого ворота. А еще в глазах Лизы появилось что-то новое, что без слов подсказало Софье Петровне — случилось нечто, переменившее саму сущность девушки. Слабый румянец на ее щеках, то, как она смущенно и нервно сжимала пальцы, досказали остальное.
А потом захлестнула ярость. Такая острая, что Софья Петровна стала задыхаться. Как можно было после всего, что случилось ночью, без тени малейшей тревоги или смятения обсуждать погоду за окном? Да еще ввернуть слова о том, что дороги при таком солнце быстро просохнут, а значит, путь Вдовиных из Заозерного будет легким. Вот потому и не удержались на губах злые слова в адрес Дмитриевского, в ответ на которые вдруг встрепенулась Лиза, поначалу поникшая под ее взглядом.
— Нет-нет! — она так яростно бросилась на защиту своего обидчика, что Софья Петровна даже растерялась на миг. — Нет, он не таков! Вы думаете, это он… а это я! Я! Меня и бейте злыми словами. Не его… не его! Это ведь я пошла… я сказала…
— Вы? — мадам грустно улыбнулась, понимая, что ситуация с каждым мгновением становится все непригляднее. Значит, эта la ing'enuee сама стала основной виновницей всего. Значит, граф не соблазнил, прельстившись ее юной прелестью да схожестью с супругой-покойницей, а лишь взял то, что так щедро ему предложили.
— Разве не того вы ждали от меня? — зло бросила Лиза. В голосе ее ясно слышались слезы, потому мадам поспешила смягчиться:
— Помилуйте. Да, я ждала от вас и от него некоего сближения, но разве ж такого?.. Моя милая, вы совершили досадную промашку, скажу вам прямо. Одно дело, когда мужчина добивается вас, совсем же иное — когда вы сами… — и осеклась, понимая, что сыплет сейчас соль на кровоточащие раны. Вспомнила, как когда-то сама совершала ошибки, следуя тому же зову, что толкнул Лизу на роковой для девицы шаг, и что понуждал защищать своего невольного обидчика перед всем миром.
— Простите мне мою резкость, — мадам протянула Лизе руку, прося этим жестом присесть ее подле себя. Но девушка даже не шевельнулась, и Софья Петровна не могла не огорчиться, что еще недавнее чувство близости и расположения меж ними, судя по всему, сошло на нет. — Быть может, я увлеклась навязанной мне ролью, meine M"adchen, но я не могу не думать о вашей судьбе. Нынче, когда обстоятельства таковы. Я понимаю, отчего вы пошли на этот шаг. Думаете, не понимаю? Я ведь тоже была молода и тоже безрассудно увлекалась… Я знаю, каково это, когда голос сердца заглушает разум. И знаю, к чему это приводит. Оттого и тревожусь за вас.
— Не надобно, — Лиза покачала головой, упрямо поджимая губы. — Я сама так
— O, meine M"adchen, вы так наивны и так глупы той самой глупостью юности, — горько заметила Софья Петровна. — Будете рады, что Дмитриевский проявит себя подлецом? Sehr gut! И что тогда? Что вы можете предложить вашему bien-aim'e[195], если граф не поведет вас под венец? Получая имя Дмитриевского через его постель (оставим чувствительность и приличия!), вы теряли самое драгоценное, что только есть у женщины для любимого мужчины, но приносили ему богатства и земли графа взамен. Что вы ему дадите, если Дмитриевский откажется от вас?
— Я вас прошу!.. прошу! — не выдержав, прервала ее Лиза, и мадам заметила, как та дрожит, словно в ознобе.
Сейчас девушка казалась слабым, беззащитным ребенком, и Софья Петровна почувствовала неожиданное желание приласкать ее, развеять все тревоги, стереть слезы с этого ангельского личика.
Неужто Дмитриевский способен предать этот образчик очарования юности? Неужто дерзнет? Нет, Софья Петровна не позволит! И не только потому, что заставить его поступить согласно правилам чести — отвечает ее собственным устремлениям. Не позволит она, чтобы этот дивный цветок был безжалостно смят порывом мужской страсти. Чтобы Лиза загубила свою жизнь, как она сама когда-то едва не загубила, после единственного свидания по зову сердца.
К счастью, Софье Петровне тогда попался легковерный сын мелкопоместного дворянина из Калужской губернии, который поверил в «искреннюю» любовь юной актрисы из Митавы и увез ее прочь от толков и неминуемого грехопадения. И пусть за ее спиной судачили о бегстве из родительского дома, пусть проклял отец, антрепренер небольшой театральной труппы, которой пришлось покинуть город после того, как пожаром пролетел по гостиным слух о внезапном отъезде «бесстыдницы». Софье Петровне все же удалось встать на ноги и отойти от той пропасти, в которую едва не сбросила ее безрассудная страсть к усатому щеголю в уланском мундире. Но Лиза… едва ли Лиза, этот, по сути, еще наивный ребенок, обладает качествами, присущими провинциальной актрисе. Нет, без помощи ей не встать, особенно, когда рядом нет того, на кого можно опереться, как сделала это в юности Софья Петровна.
«Нет, ну каков все-таки подлец, — возмущенно размышляла позднее она, оставшись одна в тишине своих покоев. — Неужто откажется?..» К тому все и шло, судя по его привычно отстраненно-учтивому виду. И эта фраза про отъезд… Словно упреждение возможного хода, словно открытое обозначение своей позиции. Но разве ж возможно, чтобы она так ошиблась?
От всех этих мыслей у Софьи Петровны даже голова разболелась. Она все пыталась понять, как могла не распознать истинной натуры Дмитриевского, поддавшись тому, что изредка наблюдала в его глазах и поведении, да и что уж греха таить — его мужскому очарованию. Все думала, какой ход следует сделать ей, как опекунше этой несчастной невинной девушки, которая сама не понимала, куда ее тянет глупое сердце.
К вечернему часу, когда собирались на заведенную в доме по английскому обычаю чайную трапезу (покойный граф был заядлый англоман, а его сын не стал менять привычного уклада), Софье Петровне показалось, что она нашла выход. Кликнув Ирину, женщина велела собирать барышню к чаю, невзирая на любые отговорки.
— Матушкин приказ, а его едва ли можно ослушаться, — сурово поджав губы, говорила Софья Петровна. А после кратко изложила то, что требовалось от Ирины.
Горничная в ответ только кивала, сложив руки под передником. Зная обо всем, что случилось ночью, она без особого труда разгадала замысел барыни.