На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

Волка встречал, — сказал Куртеев. — У нас в Забайкалье волки. Покою не дают.

— А у нас охота — заяц да куропатки, — заметил Емельянов. — Лиса встречается, волк, медведь, да этих немного. Однако крестьяне у нас не охотятся, у нас господа охотятся.

— Слышал о вашей российской жизни, — покачал головою Корж. — Трудная. Шли бы на Дальний Восток. Здесь всем хватит места.

— Хватит-то, может быть, и хватит, — вздохнул Емельянов и принялся поудобней устраиваться под скалистым зубцом. Устраиваясь, он

что-то бормотал и снова вздыхал.

— Что ты вздыхаешь? — спросил Корж, когда взводный прошел к соседям.

— Есть чего вздыхать, и вздыхаю. — Емельянов подсел к Коржу, поглядывая на высокого, тощего Жилина, задремавшего под скалой. — На Дальний Восток зовешь… Не так просто — взял да пошел!

— Твоя правда. Но ведь люди идут. Мой дед из хороших, богатых мест — и то пошел.

— Зачем же из богатых мест уходить?

— Были, значит, причины. Ты откуда?

— Волжские мы, тверские.

— Волга каждому русскому дорога. Но у нас, Емеля, море синее, горы каменные; тайга, правда, сердитая, ну, уж зато приволье!

Емельянов стал закуривать. Сворачивал он цигарку быстрыми ловкими движениями, цигарка получалась у него ровная, прямая, как папироса. Вставил в самодельный мундштучок и затянулся.

— У нас тоже можно было бы жить. Из-за лихих людей бьемся.

— Это кто же у вас лихие?

— Барин у нас есть, Валевский. Вся наша крестьянская земля окружена евоной. Ни пройти ни проехать. А хозяйство свое ведет дурак дураком: лес, каждый год продает, деньги ему нужны.

— Барину без денег нельзя. Без денег ему труба.

Но чем дальше рассказывал Емельянов, тем меньше реплик подавал Корж. Рассказывал Емельянов с затаенной силой, цигарку давно он выкурил и окурок выбил из мундштука.

Изо дня в день воевали Валевский и сенцовские крестьяне. Давно прошло то время, когда кони или скот ненароком делали потраву на помещичьих полях или бедняк забредал в помещичий лес и крадучись вырубал лесину.

Теперь то и другое делали со злорадством. Если нужно было вырубить одно дерево, валили два. Если вдруг кто-нибудь выпускал коней в барский овес, то так, что травили целые полосы.

В усадьбе работали батраки, чужаки: Валевский привез их из дальних губерний. Они исполняли все барские приказы. Как-то ночью поехали купать коней на Волгу и вытоптали хлеб у Емельянова, вытоптали до последнего колоса и вбили посреди поля кол. Ефима Чупрунова схватили, когда он возвращался из города, сняли порты и высекли.

— Я бы их пристрелил, псов, — проговорил Корж.

— Нечем было стрелять… вот кабы сейчас.

Подавали на Валевского в суд, ничего не высудили.

Валевский в свою очередь подал в суд на Емельянова. Клин в четверть десятины у Дубового лога объявил своим, а Емельянова — захватчиком. Документы нашел, что земля его, Валевского. А весной случилась напасть. Емельянов

женат. Тут Емельянов стал говорить тихо: жена у него работница… на руку умелая, по нраву веселая да, кроме того, хороша. Последние слова Емельянов сказал осторожно и вздохнул.

— Высока, что ли? — полюбопытствовал Корж.

— Высока и статна. Как идет, остановишься и, честное слово… — Емельянов покачал головой.

— Да, бывает, — усмехнулся Корж. — Русая?

— Черноволоса. Лицом чиста, глаз ласковый.

Наталья Емельянова шла по лесу. Повстречались ей барские батраки. Взяли за руки и повели. Говорит, что кричала, да вели глухим лесом, привели на хуторок и прямо в баню. А в бане барин. Ушли барские служки, оставили Наталью с барином. Говорит Наталья, что не позволила к себе подступиться. Стала в угол и не подпускает.

— А барин лез напролом?

— Лез.

— По какой же надобности она шла тогда по лесу?

— Из Толпегина, от матери.

— А барин как про то узнал? Тебя, что ли, спрашивал: когда женка твоя к матери пойдет, чтобы успеть мне баньку истопить да все для прелюбодеяния изготовить?

Емельянов облизал сухие губы.

— Сама сказала мне обо всем, — думается, значит, неповинна.

— Похоже на правду. Баба такие дела любит делать в потемках. И что же, отпустил?

— Отпустил, да пригрозился: в другой раз поймаю, не взыщи — возьму, что мне по моему мужскому естеству положено.

— Значит, барин грех любит. Ну, в нашей тайге бар нет. А если бы мне такой попался… — Корж помолчал, внимательно осмотрел Емельянова и спросил:

— А Наталья за что любит тебя?

— То-ись? — не понял Емельянов. — Муж я ей.

— Пошла за тебя охотой?

— Не отказывалась.

Солдаты закурили. Емельянов предложил Коржу своего табачку. На душе у него было тоскливо.

— А ты не унывай, — сказал Корж. — Вернешься домой — во всем разберешься. Солдат, брат, — это сила. Солдат, брат, свет повидает и кровь прольет… Надо же тебе вот что сказать… прослушал я тебя со вниманием… Вашей российской жизнью я не жил, но много о ней слышал. У нас на Дальнем Востоке есть ссыльные, политические… — Последние слова Корж произнес шепотом и поднял брови. — Слыхал про таких?

— Не слыхал, Иван Семенович, — так же тихо, поддаваясь таинственности, ответил Емельянов.

— Есть такие люди, большой силы люди. Правду знают; говорят, нет такого закона, чтобы крестьянину страдать и мучиться без земли, а барину куражиться и изголяться на своем приволье. Нет такого закона, понял? Э-э, — прервал он себя, — вон идет наш взводный. Надо, между прочим, попроситься у него за водой сбегать, давеча приметил в ущелье колодец.

Через несколько минут Корж широкими прыжками спускался вниз. Солдат Жилин, который дремал у скалы, потянулся и сказал: