На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Катя долго молчала, вся захваченная удачей товарища и грустью по его убитой жене.
Глаза ее смотрели сурово, но углы губ были мягки, и весь облик был нежен, и Грифцов подумал, что эта девушка имеет главное: страстную жажду правды, по сравнению с чем все остальное кажется ей ничтожным. Девушка или женщина? Он смотрел на нежные линии ее губ, скупой овал щек, в глаза, сиявшие суровым блеском. Девушка! У женщины, узнавшей любовь и тревогу за любимого и детей, взгляд мягче.
Приближаясь к улице, на которой доверенный Чурина поставил свой дом, Грифцов остановил извозчика, расплатился и медленно пошел с Катей по тротуару. На улице оказалось множество
У ворот дома доверенного дворник, и у других домов дворники… Но все дворники в Харбине — китайцы, а здесь стоят русские…
Грифцов взял Катю под руку, сжал ее локоть, нагнулся к ней с веселой улыбкой и проговорил:
— Засада!
Повернул в первую попавшуюся дверь — колбасная.
Купили колбасы и сосисок. Вышли со свертками. Грифцов опять взял Катю под руку, рука ее вздрагивала, суше стали губы. Но шла она спокойно.
Молодец, Катя, молодец! Страшно хотелось ускорить шаг, но вместо этого задержался у витринки и скосил глаз назад, — от дома доверенного отделились два человека и устремились за ними.
— Идем! — сказал Грифцов.
Они быстро пошли.
И те два пошли быстро, почти побежали.
— Борьба в открытую!
На извозчика бы! Извозчики есть, но ясно, какие это извозчики! Катина мысль бешено работала. Туфельки ее стучали по тротуару, мелькали витрины магазинов. Никто из прохожих не подозревал, что эта торопящаяся раскрасневшаяся девушка и ее кавалер, одетый в серое пальто, мягкую серую шляпу, борются сейчас не на жизнь, а на смерть.
Нельзя было бежать, нельзя было вскочить на извозчика; а вот те вскочили, сидят в пролетке, держатся за козлы и гонят, гонят!..
— Китаец! — воскликнула Катя.
Из переулка выехал извозчик-китаец.
Вскочили.
— Ходя, шибко, шибко!
Пара маньчжурских коней понеслась. Прохожие останавливались: опаздывают на поезд, на пароход? Несется вторая пролетка… Эге!
Грифцов думает: «Шансов почти нет, но драться буду до последнего. Жаль Катю, ушла бы с Коржом…»
Долго так не поскачешь… Схватил за вожжу и повернул коней в переулок. Здесь одноэтажные кирпичные особняки, палисадники, акации. Широкоплечий, круглоголовый капитан стоял в дверях ближайшего особняка. Катя крикнула:
— Стой! Стой!
Извозчик остановился. Катя подбежала к офицеру. Капитан невольно попятился. Красивая молодая женщина, глядя на него нестерпимо сверкавшими глазами, проговорила:
— Вы — русский офицер. Прошу вашей защиты.
Женщина проходила в глубь коридора, за ней проходил ее спутник, капитан невольно замыкал шествие.
Решил: романтическая история, любовников преследует отец или муж. Но прежде всего — убрать извозчика, скрыть следы. Выскочил и приказал извозчику повернуть во двор. Потом уже спокойно проводил гостей в комнату.
— Прошу сюда!
Это, очевидно, кабинет капитана. Письменный стол, диван, над диваном ковер, на ковре охотничьи ружья, ягдташи, ножи, кинжалы.
— Моя просьба, — сказала Катя, — не пускайте сюда никого.
В окно она увидела, как промчалась пролетка с двумя агентами, державшимися за облучок.
9
Капитан представился:
— Капитан Свистунов.
Гости назвались также. Фамилии у них были разные, что утвердило Свистунова в предположении, что
Капитан скоро оставил незваных гостей и ушел в собрание, откуда денщик принес судки с обедом. Катя поела и прикорнула на диване. Грифцов шагал взад и вперед по кабинету. Планы на работу рухнули. Он обнаружен, скрыться негде! Харбин нужно покинуть немедленно!
Катя — молодец! Остановился у дивана, разглядывал спящую. Милая, милая девушка! В самую трудную минуту не потеряла присутствия духа! Дважды ей обязан спасением Грифцов. Из Харбина нужно выбраться завтра. Нужно известить Михал Михалыча о перемене плана.
Капитан из собрания вернулся рано: с одной стороны, любовникам не следовало докучать, с другой — нельзя было надолго и оставлять их.
Разговорились о делах русских и дальневосточных. Капитан был на Дальнем Востоке давно, встречался неоднократно с японцами и придерживался мнения, что они будут воевать.
— Я дрался бок о бок с ними в Тяньцзине… Хорошие солдаты.
— Война-то была с душком, — заметил Грифцов.
Свистунов промолчал. Он не любил говорить о том, как он подавлял боксерское восстание; хотя солдат воюет там, где его поставят, и хотя защита русских интересов — святое дело, но ведь надо же стать и на точку зрения китайцев… У них, что ли, нет на родине своих интересов?!. Но когда эту мысль высказал его гость господин Егоров, Свистунов почувствовал необходимость защитить честь русского мундира:
— Не мы первые взялись за оружие!
— Да, приходится прятаться за это. Но я согласен с вами, что японские империалисты хотят воевать. Впрочем, государю нашему Николаю Александровичу, я думаю, не менее, чем японцам, хочется воевать. Военная слава никогда не мешала славе престола, не так ли? И наконец, важно отвлечь внимание народа от внутренних неурядиц.
Свистунов насторожился. Точная, определенная мысль сквозила во всех речах Егорова, участника любовной трагедии. Люди, окружавшие Свистунова, не говорили так. Было, конечно, и в армии немало скептиков, но скептики были скептиками, то есть людьми без руля и без ветрил. Скептик, как орел, парил над миром на раскинутых крыльях. Все же, что говорил Егоров, имело за собой стройную, определенную мысль.
Свистунов вынул папиросу и закурил, пуская дым к потолку и не смотря на гостей. Катя сидела не шевелясь. Правильно или неправильно то, что сейчас, в эту минуту, так говорит Грифцов? Она взглянула на него и поняла, что он, невзирая на опасность, опять на передовой позиции.
— А как вы рассматриваете наши маньчжурские притязания? Ведь война будет из-за Маньчжурии? — спросил Свистунов.
— Как русский человек, я много думал над этим вопросом. Действительно, мы, русские, пришли на Дальний Восток, никого не изгоняя, никого не завоевывая. Здесь лежат наши исконные земли. Позволить Японии вторгнуться на материк? Позволить ей отточить когти — значит ждать, что она вонзит их и в наше тело. Поэтому противодействие наше японскому желанию проникнуть в Маньчжурию имеет важный исторический и государственный смысл. Но облекается оно в форму, для честного человека неприемлемую: концессии на Ялу, желание с нашей стороны самим прибрать Маньчжурию к рукам. Ведь ходят слухи, что государь намерен со дня на день объявить присоединение Маньчжурии. Вот такая форма защиты наших рубежей не устраивает честного русского человека. Русский человек до чужих земель не охотник и права соседей уважает.