На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Коляска всполошила весь лагерь.
Из палатки выскочил Любкин. Никак не мог понять, чья это коляска. Ясно одно: начальство! Кто же сюда поедет, кроме начальства? Но какое начальство? Перебирал в памяти всех, военных и гражданских, и наконец в глубине коляски, за спиной кучера, увидел женщину. Красивое женское лицо, вуалька откинута… исключительно красивая.
Красавица вышла из коляски перед его палаткой, спросила мелодично:
— Я вижу начальника лагеря капитана Любкина?
— Так точно.
— Я дочь генерала Морданова, по личному делу…
Любкин
— Так, как… изволите добираться сюда из Кубанского края, чтобы получить кратковременное свидание с женихом!
Все документы в порядке. Каждый сходит с ума по-своему. А женщинам, да еще генеральским дочерям, и вообще закон не писан. Вот и приехала, и папашу заставила содействовать.
В стороне от лагеря Корж и Седанка разбили палатку. Как будто случайно выбрали они это место на холмике; за холмиком дорога, прикрытая им, круто поворачивала к реке и скрывалась между сопками.
Коней распрягли и пустили пастись. Правильно и скромно, что палатку поставили в стороне!
Катя всматривалась в фотографию Грифцова.
— Такие случаи бывали, — говорил Горшенин, — когда начальник тюрьмы или надзиратель на свидание к невесте подсылал другого и ловил таким образом. Подозревают, как только дело касается политических. Не обознаетесь?
— Ну что вы, Леня!
— Имейте в виду, что здесь, в лагере, он, вероятно, на эту фотографию не похож.
У входа в палатку Корж разложил костер, дымом отгоняя мошку. Много лет прошло с тех пор, как он двигался на восток со своей семьей. Приволен, велик Амур, а место все-таки печальное, каторжное.
В пятнадцати верстах от лагеря ждет баркас. Переедут на тот берег, там уж безопасно.
Катя с невольным замиранием сердца шла к большой и, сравнительно с другими, опрятной палатке. Наверное, лагерная канцелярия.
— Обождите, — сказал конвойный, указывая Кате место на лавочке, — сейчас с него цепи сымут.
Через четверть часа пола палатки откинулась, вышел арестант среднего роста, бородатый, с шапкой блином на голове.
Сходства арестанта с тем, кого она разглядывала на фотографии, действительно, не было никакого. Тот был юноша, этот — зрелый мужчина. У того глаза горели, а у этого веки опухли, щеки опухли… Нет, нет! Глаза горят! Это его глаза, Антона Егоровича Грифцова!
Сердце ее забилось, она протянула к нему руки. Он был для нее сейчас другом, любимым, женихом!
— Антон! — прошептала она.
Сидели на скамейке, а конвойный стоял в десяти шагах.
Руку, красную, опухшую, обветренную руку Антона, взяла в свою. Рассказывала о дороге, родителях, знакомых, вдохновенно плетя иносказание, всматриваясь в его глаза. Понял? Не понял? Понимает, все понимает! «Антон Егорович, я для тебя готова на все…» Это сказала невеста или Катя? Обе, и невеста, и Катя.
Свидание было короткое. Завтра дадут второе. Из канцелярской палатки выглядывали носы, подбородки; женщина,
Остаток дня Катя провела, обдумывая предстоящую беседу с начальником лагеря. Она будет просить о свидании у себя в палатке. Если Любкин откажет, останется второй вариант бегства: увод Антона с места работы. Опасный и окончательного успеха не обеспечивающий.
Вечером, после молитвы, когда утихла лагерная жизнь, Катя отправилась к начальнику. Любкин знал, что гостья имеет жениха и приехала сюда, на край света, чтобы провести с ним несколько часов, но, когда она села рядом, когда стала говорить, улыбаться, вынимать надушенный платок и вытирать уголки рта, когда подсела совсем близко к нему, потому что на прежнем месте ей было неудобно, — он позабыл обо всем.
— Я хочу провести с Антоном два-три часа… нам надо о многом переговорить. Я хочу заставить его подать прошение на высочайшее имя. Папа уже все уладил в Петербурге. Если прошение будет подано, государь помилует его… Ведь помилует? — щурилась, улыбалась и спрашивала так, точно соображения Любкина должны были решить все.
«Чертова девка», — думал капитан, с отвращением вспоминая ту, которая жила с ним в этой палатке.
— Мы посидим с ним в моей палатке два-три часа; вот об этом снисхождении я и прошу вас… не на скамейке, где нас заедают комары и где часовой мешает мне два слова связать. Как вы думаете, любовь может убедить мужчину? — И опять щурилась, и опять смотрела на него так, что капитан чувствовал себя в тумане.
— Даже закоренелого может-с! Убежден!
— Я тоже так думаю…
…Добилась! Разрешил! Завтра перед поверкой!
В эту ночь долго не засыпали в палатке дочери генерала Морданова. Говорить, в сущности, было не о чем, все было заранее рассчитано. Но не спалось. Однажды Коржу почудился снаружи шорох. Вышел, глаза быстро привыкли к темноте. Нет, никого. В четырех концах лагеря горят фонари, там часовые.
4
За два часа до вечерней поверки Грифцова привели в Катину палатку. До того в своей галантности дошел начальник лагеря, что даже не поставил поблизости часового. Он верил дочери генерала, которая вчера говорила с ним так, по душе. Он мужчина и офицер, черт возьми, а не жандарм!
В палатке было готово все: молча Грифцов сбросил арестантское платье… костюм как раз впору, сапоги великоваты… Лишняя портяночка…
Катя приподнимает полу палатки, обращенную к реке, и они с Грифцовым скользят по холму вниз, к дороге. Все проверено, дорога из лагеря не видна.
Катя бежит немного сзади Грифцова. Ей ничего не стоит бежать, она легка на ногу. А вот он, усталый, изможденный… Но Грифцов тоже бежит легко. Он бежит к свободе, он уже на свободе… Скорее! Скорее!
За поворотом, за сопочкой, Горшенин и Седанка с оседланными конями. Корж держится в стороне с винчестером, на случай преследования… Вскочили на коней. Тронули сначала шагом, потом рысью, потом подняли коней вскачь, копыта обмотаны войлоком…