На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

— Ну что ж, если ваша родственница… сочту для себя… проходите…

— А у меня и времени нет, Семей Семенович, я и в магазине-то еще не управилась.

Туманова исчезла.

Катя сидит в комнате у Куртеева. Неопрятная комната. Тут и ест, тут и спит.

— Там переспите, — указывает Куртеев за перегородку.

За перегородкой, где свалены вещи и товары, стоит крошечная кушеточка.

— Очень хорошо, — говорит Катя и начинает прибирать у Куртеева.

— Э, барышня милая, вы здесь у меня вещичек моих не переставляйте.

Я сюда женской руки не допускаю. После женщины ничего не найдешь… Так, так, так… Туманова… что она — тетушка вам, или как?

— Тетушка.

— А с какой, позвольте вас спросить, стороны? Вы Григория Васильевича дочь?

Смотрит, щурится. Красное лицо, коротко обстриженная бородка. Хитрый мужик. Такой сквозь воду видит, покупателей надувает.

— Не дочка Григория Васильевича, а близкая ему по матери…

— Ах, по матушке? — Семен Семенович вскидывает глаза к потолку и что-то соображает. — Значит, Туманова вам приходится кем же… не тетушкой?

— Я считаю ее так…

Катя чувствует: багровый румянец заливает ее щеки. Легкая испарина выступает на лбу.

— Так я и думал. А то — Григорий Васильевич!.. Сейчас чайку выпьем… я здесь холостячком… Жена у меня в Тульской с детками проживает. Вот домик построим, тогда и прибудут. А вы изволите откуда и куда следовать?.. Ах, по семейным обстоятельствам!.. Так, так… Ну что ж, сейчас чаек…

Он вынес на улицу самовар, возился со щепками, углем, тарахтел трубой. Катя села на стул, подобрала ноги… Голова тяжелая, ноги пудовые. Спать, спать, спать! Господи, как хочется спать! Спать она будет за перегородкой, двери нет… Туманова как-то просто на все это смотрит. Наконец Куртеев, пыхтя и отдуваясь, внес самовар.

Поставил на стол сахар, сухари, булки; какой-то сыр, какая-то колбаса.

— Я совершенно сыта, Семен Семенович, а чаю выпью.

Из кармана жилетки Куртеев вынул номерок «Харбинского вестника». Пробежал глазами страницу и остановился на жирном заголовке: «Дело с побегом Грифцова».

Дальнейшие события… Рекс в Харбине, обнаружены следы в Старом Харбине и на Пристани… Собака — чудо… Преступница, назвавшая себя дочерью генерала Морданова… вот фотография ее помещена… установлено, что она проживает во Владивостоке.

— Фотография помещена?

— А как же-с… Интересуешься? Прошу.

Катя видит свое собственное лицо. Снята во Владивостоке у памятника Невельскому — серой гранитной колонны, на верху которой золотой земной шар, а на нем расправляет крылья орел. Кто же ее снял там? А она думала, что во Владивостоке никто о ней ничего не знал… Оказывается, следили, фотографировали!

Семен Семенович отбирает газету, приникает к Катиным глазам:

— Твоя фотография?

Катя смотрит в его бесцветные глаза и не видит глаз.

— Молчишь… ну, молчи, черт с тобой. Племянница, тетушка!. — залпом выпил стакан чаю. Катя сидела над своим стаканом, окаменев.

—

Та-ак-с… поехали, — решил Куртеев. — У меня, конечно, тебе не ночевать. Раз этот Рекс… Свяжешься — потом не развяжешься… Поедем к одному моему дружку.

— Позвольте, в чем дело? — взяла наконец себя в руки Катя. — Меня сюда привезли…

— Кто-с привезла?

— Сами знаете кто.

— Мы-то знаем. А вы-то знаете? Как ее звать-то величать вашу тетушку?

Катя не знала ни имени, ни отчества Тумановой. Вот как иногда поворачивается жизнь!

— Зачем вам утруждать себя, Семен Семенович; раз вы сомневаетесь, раз вас не устраивает, я уйду!

— Нет, так у нас не полагается. Бросить тебя я не брошу. А препровожу — не бойся — не в полицию, а к своему дружку.

Надела пальто. Куртеев взял ее под руку, вывел на улицу, кликнул извозчика. Опять ехала Катя на извозчике. Если б попался на улице Горшенин или Грифцов!.. А если с извозчика соскочить? На улицах горят фонари, светло, народу много — не убежишь далеко. Никогда она не думала, что в Харбине ждет их такая переделка. Ехали в пролетке, и Куртеев крепко придерживал ее за талию, — должно быть, разгадал ее тайные мысли.

— Тпру! — крикнул он, и китаец-извозчик остановил коня.

Дружок Куртеева квартировал в фанзе. Деревянный некрашеный стол, китайское кресло, русский стул, железная кровать, покрытая солдатским одеялом.

— Митя, выйди на минуту для секрета.

Катя осталась в фанзе; Митя через несколько минут вернулся. Куртеева Катя больше не видела.

Сунув руки в карманы, Митя прошелся около своей гостьи. Она, очевидно, ему понравилась, потому что он одобрительно спросил:

— Водки налить?

Катя отрицательно покачала головой.

Стоял перед ней, руки в карманы, подбородок вниз; желтое, опухшее лицо пьяницы.

— Бывший сыщик Толкачев! Бывший! — поднял он указательный палец. — Не пугайтесь и не сомневайтесь: бывший! Советую водочки… отлично успокаивает нервы…

Катя присела на кончик стула. В низкое оконце глядел вечер, изредка гремела по булыжнику подвода, скрипела арба.

— Все честные люди ночуют в гостиницах… а вы у меня. Приветствую… Но постель, как видите, в единственном числе… Что ж, не претендую. Занимайте… Сам буду у ваших ног, как пес.

Выпил водки, на листе газеты лежала мелко нарезанная колбаса, луковка, хлеб… Взял кружок колбасы, колечко луку. Колбасу ел без хлеба.

— Хлеб мешает вкусу… Перебивает. Познаёшь подлинность мяса, когда употребляешь его без хлеба. Животные такожде.

Поев, Толкачев закрыл дверь на ключ и ключ положил в карман.

Долго смотрел на Катю в упор. Потом сел на стул и начал подвигаться к ней со стулом; вплотную придвинулся, колени к коленям. Катя встала и отошла.

Расставив руки, не говоря ни слова, пьяный Толкачев ходил за ней по комнате и пытался ее обнять.