На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

— Очень хорошо, — успокаивает Седанка, — ведь и у вас в деревне женщины имеют здоровые ноги.

— У нас бедные женщины, им надо работать.

Разговор переходит на звериную тропу, которая привела путников в деревню. Отлично протоптана, — кабаны ходят, что ли, каждый день?

— Каждый день, уважаемый начальник, каждый день! — сокрушается старшина. — Ничего не помогает, едят кукурузу.

Лицо старшины выражает удивление и покорность.

День проходит в еде, в отдыхе на циновке, в отдыхе на опушке

под кленами и черемухами.

Грифцов лежит на спине и смотрит в глубину неба. Все-таки бежал! А Годун — молодец, всю группу вывел в Россию!

В сумерки русские расположились в фанзе старшины. Когда стемнело, деревня наполнилась шумом, треском, звоном.

Катя выскочила из фанзы, Грифцов и Горшенин тревожно поднялись с матрасиков.

Мимо фанзы бежали китайцы всех возрастов, били в железные листы, медные тазы, колотили в деревянные колотушки, кричали истошными голосами.

— Пойдемте-ка, — пригласил Корж.

Крестьяне выстроились за своими полями лицом к тайге, к той тропе, по которой пришли русские.

И оттуда, отчетливо видная в сумерках, вырвалась лавина кабанов. Животные неслись прямо на бубны, колотушки, медные тазы, на кричащих людей, прорывались между ними, сбивали с ног…

В поле откидывались травяные крышки лазов, поднимались руки с теми же колотушками и медными листами… Звон, треск, шум.

Но кабаны не обращали внимания на хозяев поля. Хозяевами поля сейчас были они. Они ломали стебли кукурузы, втаптывали их в землю и сжирали початки; смачное чавканье стояло над полем.

Крестьяне беспомощно пятились к фанзам. И когда ушли все, вышел Корж.

Он выцеливал самых больших свиней и секачей. Выстрел за выстрелом грохотал по долине. Сначала кабаны не понимали, в чем дело. Новый шум?… Нет, не только шум — кровь, смерть. Что такое кровь и смерть, знает каждое животное. Непонятно, откуда здесь кровь и смерть, но вот она… страх охватил стадо. Упала старая свинья, одна из вожачек стада, и стадо вдруг дрогнуло, метнулось… Как вихрь неслись кабаны назад в сопки по своей тропе.

Население деревни сошлось к фанзе старшины. Все хотели видеть русского с большой бородой.

Действительно, это великий человек! И действительно, русские — это такие люди, которые приносят счастье.

— Ты привел к нам счастье, — говорил старшина Седанке. — Так и скажи русским… Но не придут ли кабаны снова?

— Кабаны больше не придут. У кабанов хорошая память.

Спустилась ночь, но деревня не спит. Все хотят праздновать великий день освобождения от ига кабанов. Достают водку, варят кабанину. Мясо свиней почтенное, уважаемое мясо, лучшее лакомство!

У старшины в фанзе — самый большой пир и праздник.

Коржу подостлали гору циновок. Пусть помягче будет такому великому человеку.

И чтобы не обидеть хозяев, Корж возвышается над всеми.

7

К

Харбину подъезжали на арбе.

В Харбине Грифцов и Горшенин сядут на поезд и уедут в Россию. Может быть, и Кате уехать вместе с ними? Оставить Владивосток, дядю, первые связи? Надо посоветоваться с Грифцовым: где она будет нужнее?

Издалека на равнине виднелись белые и серые постройки и над ними купола двух православных церквей.

Старый Харбин — скопище глинобитных фанз и домиков вокруг ханшинного завода. Новый Харбин — русский город. Русские дома, русские вывески, электричество, русские люди на каждом шагу.

Сидели в трактирчике; просторно и даже чисто. Трактирщик — русский, половые — бойки — бегают в белых куртках. Горшенин купил несколько номеров «Харбинского вестника».

Крупными, жирными буквами: «Бегство из каторжного лагеря политического преступника Грифцова».

Портрет его. Подробно рассказаны все обстоятельства бегства. Описаны Катина наружность, борода, широкие плечи и высокий рост Коржа. Дальше на двух столбцах — подвиги капитана Любкина и ищейки Рекса.

Рекс через станицу, через чащу, где были привязаны кони, привел Любкина к Амуру. Отсюда, из Каменной бухты, преступники переправились в Маньчжурию. Следовательно, искать их нужно в Маньчжурии, и, конечно, в Харбине. Харбинская полиция, пограничная стража и все граждане призывались ловить преступников. О Любкине корреспондент сообщал, что он полон энергии и уверенности, что преступники не уйдут от его рук.

— Таково положение! — сказал Грифцов. — Следовательно, наш въезд в Харбин на арбе был не чем иным, как легкомысленной демонстрацией. Темперамент Любкина мы оценивали как более скромный.

После обеда Горшенин отправился в железнодорожную слободу к Михал Михалычу — там явка.

Железнодорожный поселок был как все русские железнодорожные поселки: светло-коричневые добротные дома-общежития, особнячки для начальства, заборы, палисадники, клумбочки с золотыми шарами и астрами.

Под ногами гулкие мостки.

Свернул в открытую дверь общежития, прошел по коридору, комната номер девять.

Приятная женщина, повязанная синим платочком, огорчила:

— Михал Михалыч будет только поздно вечером.

— Где он? В отъезде? Здесь?

— В мастерских.

Расспросил, как пройти к мастерским, и вышел. И тут же заметил подозрительного: стоит с тросточкой на противоположной стороне улицы!

Горшенин повернул направо, и подозрительный повернул направо. Слабость Горшенина в том, что он незнаком с местностью. Грифцов правильно учит: попав на новое место, прежде всего изучи его. Но ежели для этого изучения нет времени, тогда полагаться нужно на быстроту ног. Незаметно Горшенин увеличивает шаг. Он длинноногий, ему нетрудно.