На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Тогда на долю адъютанта достанутся все секреты.
Солнце палило, стулья перенесли в тень дубов.
— Гвардия лежит уже три часа перед русскими позициями, — сказал Куроки, прочитав только что полученное донесение начальника гвардейской дивизии генерала Хасегавы. — Бедный Асада надеялся на быструю победу! Впрочем, о его бригаде Хасегава сообщает мало. Он сообщает о русских. Хасегава пишет, что русские восхитили его бесстрашием. Полковник Кондо дважды водил в атаку полк. Во второй раз он шел во главе первой роты под знаменем. Погиб. Знамя удалось спасти. Полк разбит. Да,
Он говорил ровным голосом, меланхолично, и штабные понимали: все, что ему сейчас остается, — это хвалить русских.
Обходное движение Кондо не привело ни к чему. Часть гвардии уничтожена, часть лежит и не атакует!
Футаки, сидевший под дубом, как бы отвечая на мысли Куроки о лежащих и неатакующих, сказал:
— Жалкая человеческая природа, с которой приходится бороться на войне офицерам, а в мирное время священникам!
— Еще сделаем попытку, — решил Куроки, — и в том же самом направлении. Никогда не нужно падать духом раньше времени. Можно, телом распростираясь по земле, духом стоять во весь рост, не так ли? Пусть генерал Ниси пошлет на подмогу гвардии свежий полк. А маршалу Ойяме о действиях гвардии Хасегавы заготовить донесение. Запишите, принц: «Мужественная оборона неприятеля явилась весьма счастливым случаем, так как дала начальнику дивизии генерал-лейтенанту Хасегаве возможность испытать качество своих войск. Качество отличное. Гвардейцы не наступают, но они и не отступают; они лежат рядом со смертью».
Куроки приказал всей гвардейской артиллерии обрушиться на русскую батарею, которая защищала высотку и фронт 21-го полка. Затем свой штаб он перенес на сопку Круглоголовая, откуда можно было непосредственно наблюдать сражение. Грохот наполнил долину Лян-хэ. Вокруг непрерывно стрелявших пушек Неведомского вздымались столбы черно-зеленого шимозного дыма. Казалось, еще минута — и от русской батареи не останется ничего. Но вдруг Куроки увидел в бинокль, как батарейские кони ворвались в зелено-черный ад. Через пять минут пушки исчезли за гребнем на северном склоне сопки.
— Молодцы! — пробормотал Куроки. — Увезли все пушки.
Он еще не успел опустить бинокль, как русская батарея перекидным огнем снова стала расстреливать гвардию Асады.
— Отлично сражаются, — сквозь зубы сказал Куроки. — А наши дураки всё стреляют по старому месту! Немцы учили нас! Ойяма думает, что они непревзойденные мастера войны… Вы посмотрите, какие в русской артиллерии лошади! Русские успевают выскочить на прямую наводку, расстрелять нас и умчаться назад. Скорострельность их пушек превосходна. Куда нам до них, с нашими немецкими.
Он лег прямо на землю под скалой, положил голову на сигарный ящик и прикрыл лицо носовым платком.
13
Перед самым началом сражения Юдзо получил из Японии письмо. Его послали очень давно, оно бесконечно блуждало. Конверт был грязен, изношен, но листы внутри, цвета спелой соломы, сохранили всю свою свежесть. Между листками лежала фотография.
Юдзо увидел Ханако.
Ханако в том самом кимоно, в котором он встретил ее на пути к парку Хибия.
—
Письмо было немногословно. Девушка вспоминала ночной приход Юдзо и старалась описать то необыкновенное счастье, которое возникло в ней. В конце она сообщала о социалистах. Они не сдаются, объясняют народу всю вредность войны и зовут к миру. Она ездила в деревню. Страшная нищета. Грозит голод. А газетки кричат о всеобщем благополучии. Ей, кажется, поручат серьезную работу.
К письму была приложена посылочка: вечное перо! Пусть он пишет ей этим пером хоть по нескольку слов в день, а отсылает написанное тогда, когда можно будет отослать.
Юдзо хотел показать фотографию Маэяме, но потом передумал.
О ходе боя долго не было известий. Наконец капитан Яманаки, ездивший к командиру полка, узнал: бой жесток, враг не отступает, императорская гвардия лежит в ста шагах от русских позиций.
— Наш полк идет на помощь, — сообщил он. — Русские расположили часть стрелков у подножия сопки, поэтому мертвого пространства нет и к сопке невозможно подойти.
Юдзо был сосредоточен. Он смотрел на нежные облака, скользившие над вершинами дубов. Быстрые с утра, они скользили теперь все медленнее и медленнее. Жара становилась невыносимой. Но даже и эта невыносимая жара была сладка ему.
Полк двинулся вперед. Бросили все лишнее, — только винтовки да патроны! Многие шли босиком. Маэяма — в соломенных дзори. Под фуражками над багровыми лицами висели мокрые полотенца. Воду из фляжек не пили, а смачивали ею полотенца.
Когда переходили через распадок, Юдзо увидел Кацуми.
Они обменялись незаметными для других взглядами.
— Вот вам война, — сказал негромко Кацуми.
Юдзо кивнул головой; он почувствовал успокоение оттого, что рядом был человек, относившийся к войне с таким же, как и он, осуждением.
Воздух дрожал от канонады. Мысли пропадали. Все казалось далеким и происходило точно во сне.
Ущелье, занятое русскими, виделось темным пятном на голубовато-серебряных скалах.
Капитан Яманаки пропускал мимо себя своих солдат.
— Вы идете на смерть, — говорил он, — я вместе с вами. Благодарю за это дружеское соучастие.
Маэяма смотрел на его худое лицо, расстегнутый воротник кителя, на грязное полотенце под фуражкой, которое давно уже высохло, на обнаженную саблю в его руке. Горделивое чувство охватило лейтенанта. «Неужели Юдзо не видит этих людей?»
Начался путь крови. Над колонной полка рвалась шрапнель, ее сменил ровный сухой огонь винтовочных залпов.
Юдзо сразу недосчитал у себя восемнадцати человек. Маэяма крикнул:
— Каково! Они бьют из-за скал, пусть бы вышли в поле. Мы всегда атакуем, а они всегда сидят!
Глаза его были воспалены, голос хрипел. Юдзо прыгал через упавших. Потом рота побежала, он побежал тоже. Он видел глубокие морщинистые скалы, изрыгавшие смерть, впереди себя — мокрую от пота спину Маэямы и своего денщика Ясуи, который поминутно на него оглядывался. На минуту вбежал в ручей, воды было по колено. Брызги освежили лицо, какое блаженство! Выскочил, размахивая саблей, что-то крича, и уперся в отвесную сопку.